Николай I - Попаданец - Петр Донцов

Прибыв на Кавказ и оценив обстановку Ермолов написал государю, что Кавказ представляет собою крепость населенную полумиллионным гарнизоном. И дабы овладеть ею надобно вести планомерную осаду. Что он и сделал, постепенно продвигая русские форпосты в горы и выселяя наиболее непримиримых на равнины под надзор русских гарнизонов. Широко практиковалось взятие заложников из семей старейшин для пресечения возможных восстаний. С другой стороны был и пряник в виде гарантии спокойствия и послабления в налогах для тех, кто сидел тихо.

Мне было интересно на месте оценить обстановку и насколько действенной оказалась стратегия прославленного генерала. Мой реципиент Николай, после восшествия на престол сменил Ермолова, но Кавказская война на этом не прекратилась, наоборот она вспыхнула с новой силой и стоила России огромных жертв. Ермолов же, несмотря на крутые меры, принятые им на Кавказе снискал уважение местных племен, которые ценили силу и то, что генерал держал свое слово, что было нечастым явлением на Кавказе.

Генерала я встретил в Тифлисе, в его штаб-квартире, где и провел четыре дня, после чего посетил несколько местных аулов и недавно построенную крепость Грозную, которая в будущем, которое я знал, превратится в город Грозный. Меня сопровождали два эскадрона, поэтому я чувствовал себя в безопасности, но проезжая по узким горным дорогам, через небольшие речки, где вокруг растет дремучий лес, мы всегда были начеку. Крепость была довольно большой, и в ней находился внушительный гарнизон. Грозная была настоящей горячей точкой, так как она служила форпостом для усмирения Чечни. Горцы часто обстреливали ее, но уважительно делали это издали. Так что имя свое крепость оправдывала.

Ермолов оказался фигурой колоритной. Выходец из бедной дворянской семьи, он не получил хорошего образования, как многие гвардейские офицеры, зато он обладал двумя очень ценными качествами: здравым смыслом и настойчивостью. Он умел, как говорят: зрить в корень, быстро вникая в суть проблемы и часто находя выход из критических ситуаций. Генерал был из той породы людей, которые превратили княжество Московское в Российскую империю. Империя была для него не пустым звуком, а смыслом жизни.

Алексею Петровичу понравилась мысль о создании Генерального штаба для планирования боевых действий с потенциальным противником и развертывания резервов. Поэтому он согласился на мою просьбу принять у себя капитана Гофмана и группу его офицеров, которые были отобраны мною из офицеров Измайловского и Егерского полков, как костяк будущего Генштаба, для ознакомления с нашими южными границами. Ермолов даже пообещал поделиться своим немалым опытом и дать капитану в сопровождающие полковника Муравьева.

С полковником Муравьевым я имел честь познакомиться в Тифлисе, во время моего визита. Всего полгода назад он вернулся из экспедиции в Хиву, став одним из первых европейцев посетивших Хиву не в качестве раба. Он был всего на два года старше моего реципиента, и младше меня настоящего, но, несмотря на столь юный возраст, он уже многое успел повидать. Полковник уже несколько раз побывал в Персии и прекрасно знал все расклады южного соседа. Поэтому я не мог пожелать более компетентного сопровождающего капитану Гофману. О предстоящей войне с персами знал лишь только я, но те, кто служили на Кавказе и имели глаза и уши знали насколько зыбок мир с нашим южным соседом. Впрочем, это было хорошо, ибо позволяло надеяться, что нас не застигнут врасплох.

Расстались мы с генералом довольные друг другом. В разговоре с ним я был сердечен и деловит, спрашивая конкретные вопросы и проявляя неподдельный интерес к опыту маститого вояки. Я пообещал прислать Ермолову несколько инженеров, выходцев Путейного института, коим я заведовал. На Кавказе хронически не хватало компетентных специалистов и десяток инженеров и топографов были значительным подспорьем для Кавказского корпуса. Со своей стороны Алексей Петрович обещал всяческое содействие моим людям, кои будут командированы на Кавказ, без излишнего афиширования этого факта. Хотя Петербург был далеко, доброхотов делающих карьеру на доносительстве на Кавказе хватало.

Помимо поездки на Кавказ, 1820 год принес мне встречу с двумя легендарными гениями, имена которых и в XXI веке знает каждый, а именно с Пушкиным А. С. и с Лобачевским Н. И.

С Александром Сергеевичем я познакомился весной 1820 при довольно неблагоприятных обстоятельствах. Содержание некоторых его стихотворений было прямо или косвенно направлено против Аракчеева, всесильного фаворита моего брата и против самого Александра. За такие дела ему светила Сибирь. Я не припоминал, чтобы Пушкин был сослан в Сибирь, в истории, которую я знал, но на всякий случай решил перестраховаться и замолвить о нем словечко перед моим братом.

Когда Александр приехал навестить нас в Аничков дворец, в послеобеденной беседе я упомянул о Пушкине, прося Александра отменить приговор. Что он, мол, истинный талант, посетовал на его юность. Кто ж, мол, в юности ошибок не делает. Сказал также, что как император, брат может быть милостивым, и, что усвоив сей урок, г-н Пушкин станет преданнейшим слугой его величества. Александр обещал подумать. Но в итоге поэт был сослан на юг, в Кишинев[8]. Мой брат был изрядным византийцем.

В связи с этим и состоялась моя первая встреча с поэтом. Было немного странным говорить с ним о его творчестве, зная некоторые его еще не написанные произведения. Я посоветовал ему быть более осторожным в суждениях и дал ему рекомендательное письмо к Ивану Никитичу Инзову, наместнику в Бессарабии. Я также выразил надежду, что его ссылка будет недолгой, и пообещал еще раз замолвить за него слово перед Александром. На том мы и распрощались.

Встреча с Лобачевским состоялась, когда я был в Казани, в связи с открытием факультета механики. Как я уже упоминал, одна из моих должностей состояла в инспекции Императорских училищ. Дело было в том, что моя должность не была точно означена, и заключалась именно в инспекции. Но это давало мне возможность инспектировать высшие учебные заведения России, коих было менее десятка, а также примечать и отбирать наиболее талантливых студентов и профессоров. Помимо меня существовало Главное Правление Училищ, которое заведовало этими учебными заведениями, одобряло или запрещало программы обучения, а также исполняло и мои функции по инспекции.

У брата я выпросил средства на создание факультета механики на 10–12 студентов. Это, кстати ярче всего свидетельствует о размерах большинства новооткрытых университетов. Николая Ивановича я планировал на роль декана этого факультета, вдобавок к физико-математическому факультету, деканом коего он уже являлся. Незадолго до моего приезда, в Казанском университете была проведена ревизия, после которой было изгнано несколько «либеральных» профессоров и уехали все иностранные преподаватели. Зато была создана кафедра богословия и введена цензура. Благо Лобачевского не тронули, и даже сделали деканом.

С Николаем Ивановичем мы довольно подробно обсудили предметы, коими факультет будет заниматься, а также договорились о том, что в студенты можно и нужно принимать талантливых ребят из мещан или крестьян, кои уже отучились в училище.

Лобачевский также показал мне лаборатории и познакомил с наиболее перспективными студентами. В свои двадцать семь лет, это был необычайно серьезный и ответственный человек, и прекрасный организатор. Уезжая из Казани, я увозил с собой список приборов и инструментов, которые заказал Николай Иванович. Со своей стороны я попросил его держать меня в курсе технических новинок, если оные появятся. Забегая вперед, скажу, что этот крошечный факультет стал основой будущего Казанского политехнического института. Но это было далекое потом.

Глава 23

Визитом великого князя Михаил Михайлович Сперанский был удивлен до чрезвычайности. Он только недавно приехал в Петербург, где дожидался приезда императора. В Петербурге он не был целых девять лет, с тех пор как попал в опалу и был сослан в Пермь. С тех пор настроение государя поменялось, и Михаил Михайлович успел побывать и Пензенским и Сибирским губернатором. Но даже по прибытию в Петербург он не знал: прощен ли он полностью, и что его ожидает далее. Поэтому визит Николая Павловича был ему не понятен, а потому удивителен. Тем более, что не он ехал к его высочеству, а его высочество ехал к нему.

Наскоро облачившись в парадный мундир, г-н Сперанский распорядился насчет обеда. Квартира, где он обосновался, занимала целый флигель небольшого особняка, но из слуг Михаил Михайлович имел только кухарку, которая и побежала на кухню.

Князь вошел в сопровождении двух егерей, которые остались у входа. Поздоровавшись с гостем, г-н Сперанский пригласил его в гостиную, где они могли побеседовать приватно. Первым начал разговор князь: