Свидание на Аламуте - Игорь Резун

По площади Бастилии, со стороны рю де ла Руэтт, направляясь на ее противоположный конец, к рю де Лион, проехал автомобиль, какой-то старый «рено». В нем наверняка сидел пожилой клерк, возвращавшийся со сверхурочной работы в Монтрей, или молодая парочка, только что посмотревшая ночную ленту в кинозале Монмартра да перекусившая в дешевой пиццерии. Заметив автомобиль, Дьендеш повернулась в его сторону, выпятила нагие бедра и, усмехаясь, ладонью с растопыренными пальцами сладострастно провела по своему телу. Мигнув фарами, машина пугливо юркнула на рю де Лион. Кристальное бесстыдство этого жеста ударило поляка, словно электротоком. Графиня умела провоцировать.

Алесь скрипнул зубами. Он стоял у машины, вертя в руках свою трость, а потом резко отбросил ее, не глядя, — кажется, под колеса автомобиля. Пиджак полетел туда же, куда-то в открытую дверцу «астон-мартина». На полпути к фонтану он избавился от штиблет, порывисто вскочил на парапет, и женщина, смеясь, увлекла его в фонтан. Они рухнули в водопад холодной воды. На секунду расстались. Но вот поляк, шатаясь, пробрался в угол фонтана, где не было хлещущих струй. Женщина взобралась к нему на плечи, гибкая, как обезьянка, и, держась за его тело ногами и левой рукой, правой расстегивала пуговицы мокрой сорочки, а ее зубки покусывали Алеся за плечо, сквозь ткань. Холодная вода ничуть не остудила его желание, оно колотилось молоточками в ушах, оно подступало к горлу…

— Ложитесь, друг мой…

Внезапно ослабевший от неожиданной, опаляющей близости ее мокрого обнаженного тела, от этой вакханалии в парижской ночи на пустынной площадке сквера перед площадью, Алесь испытал первый оргазм, что, собственно, при общении с этой женщиной было неудивительно. И, хотя никого не было рядом, ощущение было, что они занимаются любовью при всех, — и именно оно сводило с ума.

Поляк грузно лег на мрамор — тот, нагретый за день, еще не остыл, — а Дьендеш взгромоздилась на его колени. Ее черные волосы от воды немного распрямились и сейчас прилипали к телу, спускаясь до груди, до малиновых сосков, закручиваясь вокруг них, как маленькие черные запятые. Поляк тяжело дышал. Женщина тихо рассмеялась и вытянула свои божественные ноги. Ее голые ступни, умытые водой, с поблескивающими капельками на коже, легли на плечи Алеся. Давая ощутить ему бархатистость кожи своей подошвы, графиня ногами содрала с плеч расстегнутую рубашку.

— О, как вы горячи, мой милый Пяст! — проговорила она, ничуть не понижая голос. — Вам это нравится? Сидеть нагишом в центре Парижа ничуть не хуже, чем в таком виде гонять по нему на автомобиле! Скорость, ветер, обдувающий твое тело… Я вас не шокировала разговором о культе богини Кали?

— Нет… ничуть… — прохрипел Алесь, с трудом отходя от пережитого возбуждения; оно разрушило его хладнокровие, как разрушает цунами прибрежную полосу.

Элизабет потянулась. Под белой кожей обозначилось, прошло волной движение ТЕЛА. Ее босая ступня ласково коснулась щеки Алеся. Кожа пахла морской пеной, едва уловимым ароматом йода…

— Это хорошо. Если допустить, что человек — создание Творца, то тогда высшее наслаждение — быть Творцом. Дарить Жизнь и Смерть. Вы многое потеряли, Пяст!

Она расхохоталась, и смех ее разнесся в ночи, как крик тропической птицы.

— Вы много потеряли, потому что не можете рожать, вы — мужчина. Если бы вы хоть раз испытали эти схватки, эти спазмы родовой боли… и облегчение, наступающее, когда новая жизнь выходит из тебя! Это повторяется, когда ты сам, словно безжалостный Создатель, лишаешь кого-то жизни. Это катарсис, Алесь!

Над его головой тучи на минутку приоткрыли звездное небо. Это было так неожиданно и редко для Парижа, все времена года плавающего в облаке смога, что Алесь задохнулся от удивления. Осколки гигантского зеркала, рассыпанные на черном бархате, кололи глаза. Он слышал смех женщины, ощущал на себе налитую крепость ее тела, и ему казалось, что все это происходит не с ним. Он притянул к себе голую ступню безупречной формы, стиснул ее и, поднеся ко рту, стал упоенно целовать каждый белый длинный, сладострастно изгибающийся пальчик с ноготком, окрашенным в бесцветный лак с блестками. Графиня тихонько застонала — ей, видимо, нравилось. Но через несколько минут она поменяла позу: села верхом на него, стиснула коленями его бедра и приблизила пылающие безумным вожделением глаза, казавшиеся больше лица. Черные волосы падали на них сверху — решеткой.

— Убийство без мотива, — прошептала она пылко, поглаживая его плечи горячими, мокрыми ладонями. — А если я убью вас, Алесь? Что вы на это скажете, а?!

— Убивайте, черт подери! — выдавил поляк, который ощущал, что горит, как в лихорадке.

Каждая клеточка его тела жаждала соединиться с этой нагой развратницей, слиться с ней, стать единым целым.

— Убивайте, только… только… О, merde![9] Как я хочу вас… Элизабет!

Она запрокинула голову и снова засмеялась. Она почему-то много смеялась. И, резко оборвав смех, внезапно приникла к поляку всем телом.

— Как же я вас убью? — шептала она. — У меня нет ни кинжала, ни пистолета… мой милый Пяст… я даже не предлагаю вам отравленный кубок, как Лукреция Борджиа… Ну… ну, возьмите же меня!

Ее обнаженная грудь царапала его, и оконечности сосков казались раскаленными иглами. Алесь застонал, но тут же его губы запечатали губки Элизабет Дьендеш. Этот поцелуй отключил мозг, опрокинул его в бурлящий котел наслаждения, и он уже не ощущал ничего, кроме ее голого тела, кроме губ, твердой полоски зубов и подвижного язычка. Он набросился на эти губы, кажущиеся такими податливыми, набросился, рыча, как зверь, стиснул ее узкую спину руками, так, что ногти впились в кожу, видимо, доставив ей боль.

И в этом безумном водовороте страсти, в этом обжигающем киселе телесных ощущений он не почувствовал, как что-то скользнуло в его рот — легко и нежно. Он еще искал своими губами ее губки, но она уже отняла свое лицо, и маленькие ладони легли на его лицо, а затем чудовищно сильным движением стиснули челюсти. Намертво.

Что-то щелкнуло во рту. Распалось.

Поляк изогнулся всем телом, но твердые, как стальные крючья, пятки и железные икры притиснули его к мрамору. Еще она судорога… Человек под обнаженной женщиной захрипел. По белым пальцам с переливающимся маникюром побежала розовая пена, вытекающая из уголков его рта, из ноздрей.

Прошло еще секунды три… Человек затих. Глаза его оставались открыты. Графиня смотрела на мертвеца с улыбкой. Потом еще раз склонилась над ним и поцеловала в быстро остывающий лоб.

— Ты был хорошим любовником, мой милый Пяст, — прошептала она неизвестно для кого. — Тебя было приятно убивать.

Она сидела неподвижно еще несколько мгновений. Потом резко поднялась. Бесшумно спрыгнув с парапета, подошла к машине. В тишине ночи только глухо постукивали о плиты ее босые пятки. Графиня деловито выкинула из автомобиля пиджак поляка, галстук. Подняла черный ботинок, закатившийся под колесо, и небрежным жестом швырнула его в сторону мертвого человека — в фонтан. Не одеваясь, а просто сдвинув на соседнее сидение свою одежду, она села за руль. Закурила дамскую сигариллу, взятую из коробки, задумчиво выпустила дым. Ее рука скользнула на бедра, потом ниже… Лицо женщины исказилось гримасой; зубы стиснули пластиковый мундштук так, что он с хрустом отломился, и тлеющая сигарета упала на ее колено. Но она не почувствовала боли, а, хрипло застонав теперь уже по-настоящему (звук шел изнутри), выгнулась всем телом, затряслась и через десяток секунд бессильно опустилась грудью на рулевое колесо — оргазм пронесся по ней ураганом.

А еще через полминуты ее рука смахнула тлеющий коричневый кусочек с голой коленки, он не оставил даже красного пятна на белой коже. Босая ступня выжала педаль газа. Что-то хрустнуло под колесами машины, но это ее хозяйку не интересовало.

Фонтан журчал, выбрасывая ровные, как зубцы большой расчески, струи. Оранжево светилось здание Оперы. Мертвец лежал на мокром мраморе, полураздетый. Капли скатывались по его голой груди, голова была повернута к воде. Казалось, он дремлет, наблюдая за черным ботинком, тоскливо плавающим под шумящими струями.

«…эксперты предполагают, что новый член кабинета министров Саркоза возьмет жесткий курс на изменение принципов иммиграционной политики в стране. Соответствующий законопроект готовят депутаты парламентской ассамблеи. Саркоза считает, что эмигранты арабского происхождения, составляющие основную часть населения парижских пригородов, уже сейчас угрожают интересам национальной безопасности. На пресс-конференции в Нантерре господин Саркоза заявил, что полиция предпримет ряд специальных мер… На вопрос корреспондента журнала „Newsweek“, касавшийся темы действий в Европе так называемой секты ассасинов, министр ответил, что наибольшую опасность представляют не эти малочисленные секты, а главные идеологи исламского движения, имена которых у всех на слуху…»