Уходи и будь счастлива - Кэтрин Сэнтер

Я увижусь с ними – возможно – тогда, когда мне самой этого захочется, если это вообще произойдет.

Что оставило маме лишь одно занятие – декор палаты. После того как она, наконец, капитулировала перед моей установкой «Никаких посетителей», она заставила нас с папой обсуждать другую тему – позволит ли персонал больницы принести несколько торшеров. А потом, как она сообщила, она заедет в хозяйственный магазин и купит палку для штор и, возможно, декоративные подушки для подоконника.

Так мама проявляла свою любовь – через интерьер. Она сердито смотрела на серо-сиреневые шторы, словно они по-настоящему могли навредить нам.

– Не кажется ли тебе, что, глядя на этот материал, хочется заплакать?

Я покосилась на шторы:

– Не уверена, что дело в материале.

– Этот материал, – продолжала мама, обвиняющим пальцем указывая на шторы, – просто преступление против человечества.

Мы с папой были не настолько глупы, чтобы спорить с ней. Если бы моя мама правила миром, все тюрьмы были бы заполнены только гражданами с плохим вкусом.

Вскоре родители ушли, прихватив принесенные утром погрустневшие круассаны, чтобы отдать их медсестрам после того, как я объявила, что никогда их не ем. А я решила всего на секундочку закрыть глаза и заснула мертвым сном. Никогда бы не подумала, что просто лежать в постели может быть таким утомительным занятием.

Я спала до тех пор, пока не пришла моя врач-реабилитолог, Прайя. Она хотела, чтобы я пошевелила пальцами ног. Она также захотела, чтобы я попробовала самостоятельно перебраться из кровати в кресло на колесиках. Она сказала, что чем скорее я научусь это делать, тем скорее смогу сама добираться до туалета, а чем скорее я буду добираться до туалета, тем быстрее они удалят катетер из мочевого пузыря, чтобы посмотреть, смогу ли я самостоятельно писать.

И она заставила меня перебираться из кровати в кресло и обратно дважды.

Я продолжала ждать появления Чипа. Весь день, когда открывалась дверь, я ожидала увидеть его – по меньшей мере, с цветами, рассыпающимся в извинениях и полным желания подбодрить меня. Но он так и не пришел. Может быть, он все еще был у родителей и отсыпался. И ради него самого я надеялась на это.

На поверхности вся эта деловая активность в больнице казалась очень жизнерадостной. Все, с кем я сталкивалась, были доброжелательными людьми, и они держались так, словно ничего необычного в мире не происходило. Но я сильно подозревала, что все это было лишь притворством. Я знаю точно, что я сама все время притворялась. Я держалась спокойно, была вежлива со всеми, безропотно принимала лекарства, но правда заключалась в том, что я проснулась в антиутопическом мире. Он был так отличен от привычного, что даже краски в нем казались выцветшими, словно на старой фотографии.

Так это выглядело, и так я себя чувствовала.

Я не могла представить, каким будет мое будущее, и я не могла – не хотела – даже думать о прошлом. А под «прошлым» я подразумевала то, что случилось десять дней назад. Остальное мое прошлое даже не поблекло – оно просто было отрезано. То, кем я была, что я делала, на что надеялась – это все исчезло.

А такие вещи очень отражаются на восприятии действительности.

К вечеру я настолько устала, что надеялась спокойно проспать всю ночь. Усталость – это друг печали. Я была в таком состоянии, когда дрема окутывает вас и погружает в сон, даже не оставляя вам выбора. И в тот момент, когда я сдалась и закрыла глаза, дверь снова открылась.

На пороге стояла моя сестра Китти. С чемоданом.

Глава 7

Китти замешкалась у двери.

– Я знаю, ты сказала, что не хочешь, чтобы я приходила, – пробормотала она, слегка помахав мне рукой в приветствии. – Но я все равно пришла. Как видишь.

Я просто тупо смотрела на нее.

Она все еще стояла на пороге. Ждала моего разрешения войти, которое я не была готова ей дать.

Три года. Три года, в течение которых она не отвечала ни на письма, ни на звонки. Три года пустоты, и вот теперь она появилась.

Она очень изменилась с тех пор, как я видела ее в последний раз. Теперь у нее были короткие волосы, торчавшие во все стороны, и они были выкрашены в яркий желтый цвет. Прежде она носила волосы до плеч, и они были темно-каштановыми. В ушах у нее были огромные кольца. На лице отсутствовал макияж, за исключением ярко-красной помады. А в носовую перегородку было вставлено кольцо, как у коровы.

Но, конечно же, я сразу ее узнала. Даже по прошествии стольких лет.

– Славное у тебя кольцо в носу, – сказала я.

– Так что, могу я войти? – спросила она.

– Не знаю, – ответила я.

Я не была уверена, что готова к этому.

– Всего лишь на минутку, – пообещала она.

– Я очень устала.

– Просто хотела сказать тебе «привет».

Она была напряжена, словно стояла на краю крыши высокого здания, а не на пороге моей палаты.

Я была так же напряжена. И одновременно удивлена, неуверена и раздражена. Она могла заранее позвонить, разве нет? По крайней мере, дать мне знать, что она собирается прийти. Разве было необходимо вот так, тайком проникать ко мне? У нее было три года, чтобы связаться со мной, и она ждала до тех пор, пока я буквально не могла уклониться от встречи с ней. Это было слишком. Внутренний голос советовал мне прогнать ее.

Но я не могла.

Часть меня хотела, чтобы Китти осталась. Гораздо большая часть, чем я ожидала.

– Хорошо, – вымолвила я, не спуская глаз с ее лица.

Она поставила на пол свой чемодан и подошла к моей кровати.

– Привет, – произнесла она.

– Папа сказал, что ты в городе.

Сестра кивнула.

– Ты с ним виделась?

Она снова кивнула.

– А маму видела?

Она покачала головой.

– А собираешься с ней увидеться? Прежде чем снова уедешь?

Китти криво улыбнулась.

– Я набираюсь храбрости.

Я не знала, что сказать. На самом деле я даже не знала, с чего начать. Видеть ее было одновременно и странно, и вовсе не странно. Конечно же, она должна была быть здесь. Она же была моей сестрой. Но все равно, это было то же, что видеть ожившую фотографию.

– Ты выглядишь лучше, – сказала она.

– Мама говорит совсем другое.

– Иногда она просто стерва.

Она не ошибалась.

– Это правда, – согласилась я.

– И лгунья, – добавила Китти.

Я нахмурилась:

– А вот в этом я не уверена.

Кит решила сменить тему:

– Как ты?

– Не уверена, что существуют слова, способные описать мое состояние.

Она пожала плечами, словно говоря: «Понятно». Потом сделала вторую попытку:

– Как ты себя чувствуешь?

– Физически? Или эмоционально?

– И то, и другое.

Но я не хотела делиться своими переживаниями. Говорить о таких вещах можно лишь с близким человеком, а она уже давно разрушила нашу близость.

– Почему ты с чемоданом? – спросила я.

– Я просто подумала, что могу приходить к тебе переночевать. Ну, понимаешь, когда здесь нет мамы.

Я посмотрела на складное кресло. Предположительно его можно было превратить в кровать, но я не представляла, как это делается.

Я покачала головой:

– Нет.

– Что «нет»?

– Нет, ты не должна оставаться здесь.

– Разве тебе не нужна компания?

– Только не твоя.

Она слегка нахмурилась:

– Ты злишься на меня?

Я посмотрела в сторону:

– Просто странно видеть тебя. Моя жизнь и без того сейчас достаточно странная.

– Я хочу помочь тебе.

– Понимаю, но ты не помогаешь. Ты только все ухудшаешь.

Она не ответила. Было очевидно, что такое ей в голову не приходило.

– Хочешь знать, у кого я остановилась? – спросила Китти через некоторое время с напускным оживлением. И прежде чем я сказала «нет», продолжила: – У Толстяка Бенджамена. С которым училась в старших классах. Ты помнишь его?

Это было ее классическим приемом: притворяться, что все прекрасно, пока окружающие не забудут, что это не так. И она пыталась применить этот прием ко мне.

Я не отвечала.

– Помнишь, как он подвозил меня домой на своем драндулете с выбитым задним стеклом, заклеенным пакетами для мусора?

– Разве ты не назвала его только что «Толстяком Бенджаменом»?

– Все его так называют.

– Мне это кажется обидным.

– Он не обижается. И он не такой уж толстый. Он в свое время был без ума от меня, но я никогда не обращала на него внимания, потому что он был одутловатым и носил странную прическу. Но теперь он уже не то чтобы толстый, а просто пухленький. И очень славный! Он стал намного симпатичнее! Или, может быть, я стала не так требовательна. В любом случае я сейчас живу у него, сплю на раскладушке, но я вижу, что по-прежнему нравлюсь ему. И я уверена, что очень скоро окажусь в его постели, если не уберусь оттуда.

Я избегала ее взгляда. Это что, было ее объяснением, почему она хочет ночевать у меня? Чтобы случайно не трахнуться с парнем, которого зовут Толстяком Бенджаменом?

Она пожала плечами: