Мечи Дня и Ночи - Дэвид Геммел

Его мать, Аланис, застенчивая и скрытная, утешала его. Отец, угрюмый лесоруб Борак, молчал. Он вообще редко заговаривал с Харадом, разве только для того, чтобы его отругать. Харад так и не понял, за что отец его так не любил и почему он всегда уходил, когда к ним приезжал Ландис Кан. Тот как раз подолгу беседовал с Харадом, расспрашивал его — большей частью про то, что ему снится. Никому другому до снов Харада дела не было. «Снятся ли тебе давние времена, Харад?»

Мальчик не понимал вопроса и отвечал господину, что ему снятся горы и лес. Ландиса Кана это разочаровывало.

Когда Хараду было девять, Борак погиб от нелепой случайности. Сухая ветка отломилась от срубленного дерева, пролетела по воздуху, вонзилась Бораку в глаз и прошла в мозг. Он умер не сразу. Его, парализованного, перенесли во дворец, и сам Ландис Кан приложил все усилия, чтобы его спасти. Хараду запомнилось, как господин приехал в их хижину с известием о смерти Борака, а мать почему-то не заплакала.

Сама Аланис умерла три года назад. Хараду тогда было семнадцать. Произошло эти мирно. Она пожелала сыну спокойной ночи и легла спать. Утром Харад принес ей мятного чая, тронул за плечо и увидел, что ее больше нет. Жизнь покинула ее тело.

Харад впервые остался совсем один.

Он провел рукой по темным, с проседью, волосам матери. Ему хотелось сказать ей что-нибудь на прощание, но он не нашел слов. Особой нежности между ними никогда не было, но вечером она всегда целовала его в лоб и говорила: «Да хранит Благословенная твой сон, сынок». Харад дорожил этими минутами. Однажды, когда он лежал в жару, мать погладила его по щеке, и это стало лучшим воспоминанием его детства.

В тот день он тоже погладил мать по щеке и сказал: «Да хранит Благословенная твой сон, мама».

Потом он спустился в деревню и заявил о ее смерти.

С тех пор он стал жить в одиночку. Сила и недюжинная выносливость делали его одним из первых среди лесорубов. Та же самая сила продолжала чинить ему препятствия. Других так и подмывало посостязаться с ним — им, точно молодым бычкам, хотелось подтвердить свое превосходство. На какую бы лесосеку Харад ни пришел, везде повторялось одно и то же. Как ни старался избегать стычек, рано или поздно кто-нибудь обязательно заводил с ним ссору.

В прошлом году, когда он сломал челюсть Масселиану, у него появилась надежда, что теперь-то его оставят в покое. Масселиан слыл в горах первым кулачным бойцом, и Харад после победы над ним сделался недосягаемым для всех прочих «бычков».

И вот теперь он нажил себе новых врагов — Латара и его братьев. Десятнику Балишу он сказал, что они ничего ему не сделают, но сказано это было лишь для того, чтобы прекратить разговор с человеком, который ему не нравился. Сейчас, сидя в темноте, Харад понимал, что они непременно захотят отомстить.

Если бы только Чарис не оказалась здесь этим утром. Он поел бы, закончил свою работу и уснул крепко, без сновидений.

Харад тихо выругался. Мысли о Чарис не оставляли его. Как ни старался он думать о другом, ничего не получалось. Мужчин Харад терпел с трудом, а женщин и вовсе не выносил. Никогда не знаешь, что им сказать. Слова застревают у тебя в глотке, и ты бормочешь что-то несообразное.

Что еще хуже, он не понимал и половины того, что говорили они. «Правда, чудесный день? В такие дни чувствуешь, что жить хорошо». И что это, спрашивается, значит? Жить всегда хорошо. Лучше, конечно, когда солнышко светит, но что в этом такого чудесного? Чарис однажды спросила его: «Ты когда-нибудь задумывался о звездах?» Этот вопрос не давал ему покоя всю зиму. О чем тут задумываться? Звезды — они и есть звезды, яркие точки на небе. Каждую ночь он выходил и сидел на пороге хижины, устремив злобный взгляд в небеса. Вечно эта Чарис сказанет что-нибудь такое, что потом сидит в голове, как гвоздь.

На прошлой неделе она, отдав ему еду и сев рядом с ним, подняла с земли желудь.

— Ну не чудо ли, что из такого малютки может вырасти дуб?

— Угу, — промычал он, чтобы положить конец разговору, пока тот не успел застрять у него в мозгах.

— Но сам-то желудь падает с дуба.

— Ясное дело, что с дуба.

— Откуда же тогда взялся первый дуб?

— Чего?

— Если желуди созревают на дубу, а дуб растет из желудя, из чего вырос первый дуб? Ведь желудей еще не было?

И все тут. Еще один гвоздь в голове, который будет мучить его всю долгую холодную зиму.

Харад вздохнул, слушая шелест листьев над головой. Когда Чарис выйдет замуж, она, наверно, перестанет так его донимать. Эта мысль была для него внове, и от нее Хараду почему-то стало не по себе. Настроение его омрачилось. Он пошел к ручью и напился, зачерпнув воду в пригоршни. В это время в кустах что-то зашуршало. Харад с новым вздохом отошел к ближнему дереву и прислонился к нему, выжидая.

Из кустов вылез первый братец, бородач Гарик. В руке он держал деревяшку длиной фута три — топорище, разглядел Харад. За ним последовали Латар и Васка. Тучи разошлись, выглянула луна. Братья застыли, не шевелясь. Потом Гарик показал своим топорищем на разостланное под дубом одеяло Харада. Тут Харад почувствовал, что этой ночью не хочет никому ломать кости, и вышел вперед.

— Чудесная ночь, — сказал он. — В такие ночи чувствуешь, что жить хорошо. — Братья стояли разинув рты. — Вы когда-нибудь думали о желудях? — продолжал Харад, подходя к ним. — Если дуб вырастает из желудя, а желуди растут на дубу, как тогда вырос первый дуб?

— Желуди? — пробормотал Латар. — Что ты тут толкуешь про желуди?

— Вы ко мне пришли? — задал встречный вопрос Харад.

— Да нет, мы так... погулять хотели, — промямлил струхнувший Васка.

— А-а. — Харад положил свою ручищу ему на плечо. — Ночь в самый раз для прогулок. Столько звезд. Вы когда-нибудь задумывались о звездах?

— Боги, что это с ним? — спросил Гарик Латара. Тот попятился прочь.

— Не бери в голову, Гарик. Пошли отсюда. Гарик стоял а задумчивости, опустив топорище.

— Мне сдается, что...

— Сказано, не бери в голову!

Братья скрылись во мраке. Харад, хмыкнув, вернулся на свое одеяло и заснул крепко, без сновидений.

Скилганнон, несмотря на многочисленные провалы в памяти, понемногу обретал себя. Ему вспомнились детские годы в Наашане, смерть отца, Декадо Огненного Кулака, вспомнились его опекуны: добрый лицедей Гревис, воспитавший его, и супруги, Спериан с Молаирой. Вспомнил, как они погибли от руки Бораниуса, вспомнил свою встречу с принцессой Джианой и долгие битвы за то, чтобы вернуть ей трон.

Он вспомнил, как умерла Дайна, его жена, и как он отправился искать Храм Воскресителей, место, окутанное тайной и мифами. Он поставил себе целью найти храм, чтобы вернуть Дайну к жизни, но память о годах этих поисков оставалась туманной. Отдельные сцены мелькали перед глазами так быстро, что разум за ними не поспевал. Старец в багряных одеждах... высокий зал со стенами из мрамора и металла... огни, загорающиеся на стенах сами собой.