Пандемониум - Лорен Оливер

Файнмэн держит паузу, он наклонил голову и вежливо ждет, когда стихнут аплодисменты. На его часах бликует свет ламп. У сына и отца часы одной модели.

— А теперь я хочу представить вам того, кто воплощает в себе все ценности АБД. Этот молодой человек, как никто другой, понимает, насколько важно настоять на том, чтобы процедуру исцеления проходили несовершеннолетние, даже те, для кого это опасно. Он понимает, что ради процветания Соединенных Штатов, ради нашего счастья и безопасности порой необходимо пожертвовать благополучием одного человека. Жертвенность — синоним безопасности, а здоровой может быть только вся нация. Члены АБД, встречайте моего сына Джулиана Файнмэна.

Лина хлопает вместе со всем залом. Томас покидает сцену, его место занимает Джулиан. Отец спускается по ступенькам, сын поднимается, они коротко кивают друг другу. Никаких прикосновений.

Джулиан кладет на кафедру листки с записями. В какой-то момент зал заполняет усиленный динамиками звук шуршащей бумаги. Джулиан оглядывает собравшихся. На секунду его взгляд останавливается на мне, он приоткрывает рот, и сердце у меня замирает. Похоже на то, что он меня узнал. Потом его взгляд скользит дальше, и мое сердце снова начинает стучать. Кажется, у меня паранойя.

Джулиан регулирует микрофон под свой рост. Он еще выше, чем отец. Забавно, что они такие разные: Томас высокий и черный, агрессивного вида — ястреб; Джулиан высокий, широкоплечий и светлый, с неправдоподобно синими глазами. Только очертания подбородка у обоих одинаковые.

Джулиан проводит рукой по волосам. Мне интересно — волнуется он или нет. Но когда Джулиан начинает говорить, голос его звучит твердо и спокойно.

— Мне было девять, когда мне сказали, что я умираю,— просто говорит он.

И снова я чувствую, как ожидание повисает в воздухе, словно мерцающие в свете ламп капли воды. Мы все будто чуть сдвинулись вперед.

— Именно тогда начались припадки. Первый был таким сильным, что я чуть не откусил себе язык. А во время второго я серьезно ударился головой о камин. Это обеспокоило моих родителей.

Что-то корчится внутри меня, где-то глубоко под панцирем, который я сооружала последние шесть месяцев, внутри фальшивой Лины с ее идентификационной карточкой и треугольным шрамом на шее. В таком мире мы живем. Это мир безопасности, счастья и порядка. Мир без любви.

Мир, где дети разбивают голову о камин и едва не откусывают себе язык, а их родители выражают обеспокоенность. У них не бывает сердечных приступов, они не сходят с ума от отчаяния. Это волнует их не больше, чем плохая оценка по математике, они так же обеспокоены, когда не успевают вовремя заплатить налоги.

— Доктора сказали, что у меня в мозгу растет опухоль, она и есть причина припадков. Операция по удалению опухоли опасна для жизни, они боялись, что я не выдержу. Но если бы они меня не прооперировали, если бы они позволили опухоли продолжать расти, у меня все равно не было бы шансов.

Джулиан на секунду умолкает, мне кажется, что он мельком посмотрел в сторону отца. Томас Файнмэн занял стул, который освободил его сын. Он сидит, положив ногу на ногу, лицо его абсолютно ничего не выражает.

— Никаких шансов,— повторяет Джулиан,— Так что причину болезни, опухоль, надо было удалить. В противном случае она бы начала разрастаться и заразила бы здоровые ткани.

Джулиан перелистывает свои записи и дальше читает, не отрывая глаз от страницы:

— Первая операция прошла успешно, и на какое-то время приступы прекратились. Потом, когда мне исполнилось двенадцать, они возобновились. Рак вернулся, на этот раз он атаковал ствол мозга.

Руки Джулиана сжимают края кафедры и сразу расслабляются. На секунду в зале воцаряется тишина. Капли, капли... мы, как капли, зреем и ждем, когда откроют кран, чтобы хлынуть в указанном нам направлении.

Джулиан поднимает голову от своих записей. У него за спиной установлен экран, на экране возникает его лицо, увеличенное в пятнадцать раз. Глаза — водоворот синего, зеленого и золотого цветов, как поверхность океана в солнечный день. Но мне кажется, что за привычным отработанным спокойствием в его глазах мелькает что-то еще, какое-то выражение, которое исчезает прежде, чем я успеваю дать ему определение.

— После той первой операции я перенес еще три,— говорит Джулиан,— Врачи удаляли опухоль четыре раза, и три раза она вырастала снова. Так будет распространяться болезнь, если ее не уничтожить раз и навсегда.— Джулиан держит паузу, чтобы до нас дошло значение сказанного,— К сегодняшнему дню я свободен от рака уже два года.

Всплеск аплодисментов. Джулиан поднимает руки, и в зале снова наступает тишина.

Джулиан за кафедрой улыбается, и огромный Джулиан в пиксельной версии на экране у него за спиной тоже.

— Врачи сказали, что еще одно хирургическое вмешательство в мозг может стоить мне жизни. Они уже удалили слишком много тканей. После процедуры исцеления я могу окончательно потерять способность регулировать свои эмоции. Могу потерять способность говорить, видеть, двигаться.— Джулиан немного сменил позицию за кафедрой,— Есть вероятность того, что мой мозг отключится навсегда.

Я ничего не могу с собой поделать, я перестаю дышать, как и все сидящие в зале. Один только Томас Файнмэн пребывает в расслабленном состоянии. Интересно, сколько раз он слышал эту речь?

Джулиан наклоняется на дюйм ближе к микрофону, и вдруг возникает ощущение, что он обращается к каждому человеку в зале лично. Голос его звучит тихо и убедительно. Он делится с нами секретом.

— Поэтому мне отказывали в процедуре исцеления. Больше года мы бились за то, чтобы это свершилось, и наконец дата процедуры назначена. Двадцать третье марта, в день нашего митинга, я буду исцелен.

Еще один всплеск аплодисментов, но Джулиан не обращает внимания — он еще не закончил.

— Это будет исторический день, пусть даже он будет последним днем в моей жизни. Не думайте, что я не сознаю, насколько это рискованно. Я сознаю.

Джулиан выпрямляется, голос его набирает силу, с каждым словом звучит громче. Глаза на экране ослепительно сверкают.

— Но выбора нет, так же как его не было, когда мне было девять лет. Мы должны уничтожить заразу. Мы должны вырвать ее с корнем, пусть и с риском для жизни. Если мы этого не сделаем, она будет разрастаться, будет распространяться все шире и, как самый страшный рак, подвергнет риску жизнь каждого гражданина нашей огромной и прекрасной страны. И я говорю вам — мы это сделаем. Мы должны это сделать. Мы уничтожим заразу, где бы она ни пряталась. Спасибо.

Вот оно. Свершилось. Он сделал это. Он «открыл кран». Все мы, созревающие в ожидании, хлынули к нему одной волной громогласных криков и аплодисментов. Лина аплодирует вместе со всеми, пока у нее не начинают гореть ладони, она продолжает аплодировать, пока у нее не отваливаются руки. Половина зала встала.