Бойцы моей земли: встречи и раздумья - Владимир Федоров

«…Рад был получить от Вас письмецо. Я болен. Лежу на кровати. Снова сердце шалит, врачи велели 10 дней провести в полном покое. Книга моя еще не вышла, проходит стадию сверки. Хорошо, если выйдет в сентябре. Летом я написал несколько статей об Асееве, Гурамишвили и др. Начал большую работу, — издаю Бунина в большой серии б-ки поэта. Вот, видимо, переутомился и слег. Много работы и в Моек, пре–зидиуме Союза, куда меня избрали весной… Так идет моя жизнь…

Пожалуйста, укрепите здоровье за лето, а зимой напишите что–нибудь очень хорошее. Ладно?..»

Эти добрые строки, пожалуй, лучше всего характеризуют Анатолия Кузьмича: сам тяжело больной, вечно перегруженный работой, он беспокоился о здоровье других, думал об их творчестве. Приписка: «Простите за почерк — пишу лежа…»

Потом он выслал мне свою последнюю книгу, вышедшую в «Советском писателе». Название ее говорило не только о тех, творчеству кого она была посвящена, но и о самом авторе: «Сила утверждения». Да, у этого смертельно больного человека была большая сила утверждения. Его книга состояла из литературных портретов Михаила Исаковского, Александра Твардовского, Николая Тихонова, Леонида Леонова, Всеволода Вишневского, Петра Павленко, Веры Инбер, Константина Симонова и других. Нельзя не согласиться с Анатолием Тарасенковым, когда он вступает в полемику с критиком Марком Щегловым по поводу леоновского «Русского леса». Но теперь, через пятнадцать лет после выхода книги, мы можем сказать, что и сам Тарасенков иногда бывал несправедлив, излишне «придирчив» к Леониду Леонову, как и к Владимиру Луговскому, Петрусю Бровке и Анатолию Софронову. Взяв отдельные строки из стихов, он обвинял их авторов в риторичности.

Но многое в книге «Сила утверждения» подмечено глубоко и верно. «…В. Овечкин силен публицистической хваткой материала, своим волевым вторжением в жизнь. Именно этими качествами так подкупил всех рассказ «Районные будни» (1952), проблематика которого была выхвачена писателем из современной деревенской жизни… Писатель знает жизнь досконально, знает, как опытный партийный работник и как думающий, «совестливый» писатель–борец». И дальше: «Невольно напрашивается контрастное сравнение «Районных будней» с теми псевдоострыми произведениями, в которых их авторы (подобно Л. Зорину, написавшему пьесу «Гости» или А. Мариенгофу с его «Наследным принцем») все мажут черной краской, не видя и не желая видеть здоровых животворящих начал в нашей действительности».

Нам понятна тревога А. Тарасенкова за автора повести «В окопах Сталинграда», выступившего в печати с натуралистической, забытовленной повестью «В одном городе». Критик тонко подмечает основной недостаток этой вещи Виктора Некрасова: «…Все более сгущаются краски повести, все более однобокой становится ее полемическая заостренность… быт с его душными трудностями и будничными бедами заслоняет Николаю (герою повести — В. Ф.) весь мир».

Отдавая должное патриотической лирике Константина Симонова в годы Отечественной войны, Тарасенков с горечью и недоумением находит во многих стихах лирического цикла «С тобой и без тебя» явные следы натурализма. «Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Некрасов, ни Маяковский отнюдь не были проповедниками небесной «голубой» любви. Многим их замечательным стихам присущи и откровенная чувственность, и могучая сила плотских желаний, и ликующее торжество «грешной», земной любви. Но никогда в русской классической лирике не было поэтизации грубости, никогда она не опускалась до смакования физиологических подробностей…»

И тут дело не в Симонове, у которого, конечно, есть и лирические стихи без «поэтизации грубости», а в принципе. Ведь даже самые «натуралистические» симоновские стихи кажутся почти безгрешными по сравнению со стихотворением «Постель была расстелена» Евгения Евтушенко. Анатолий Тарасенков прозорливо предвидел такую возможность. «В стихах Е. Евтушенко мало сердечной теплоты», — констатировал он в статье «О поэтическом образе, о молодых поэтах…»

Анатолий Тарасенков хотел всем добра, но никогда не был добреньким.

Недавно, перебирая бумаги, я нашел список книг, недостающих в тарасенковской уникальной библиотеке. Здесь есть имена и давно умерших и совсем молодых поэтов, безусых авторов первых книг, он мечтал получить эти книги, обязательно прочесть, по привычке сделать пометки.

Боевой сподвижник Всеволода Вишневского был первым редактором романа «Молодая гвардия» Александра Фадеева. Анатолий Кузьмич стоял у колыбели многих ныне известных романов, поэм, стихов.

ГРОЗНАЯ ПУЩА

Певца «Грозной пущи», человека с умными, чуть грустными глазами и доброй улыбкой я впервые увидел возле памятника генералу Ватутину на берегу Днепра. Для меня поэт был посланцем с далекой лесной родины моей матери. Я много слышал от нее о буйных белорусских лугах и пущах, о ягодных и грибных полянах, но сам никогда не бывал в Белоруссии. Мне был приятен мягкий, едва уловимый милый акцент Аркадия Кулешова, его общительность, простота, юмор…

Мои однополчане очень ценили фронтовую поэму Кулешова «Знамя бригады», в которой поэт рассказывал о тяжелых первых днях Отечественной войны, о расставании с родной белорусской землей, о том, как была спасена воинская святыня — знамя бригады. Мы чувствовали: спасено не только знамя. В сердцах прорвавшихся из окружения бойцов жила нерушимая вера в нашу победу.

Поэма, написанная Аркадием Кулешовым на фронте, была мастерски переведена Михаилом Исаковским, поэтом, очень близким по духу автору «Знамени бригады». Переводчику удалось передать захватывающий лиризм этой прекрасной поэмы, которую с волнением читали в тылу и на фронте.

Михаил Васильевич называл Кулешова одним из самых талантливых советских поэтов. Вспомнил, как с большим подъемом работал над переводами его стихов и поэм, сетовал, что теперь из–за болезни этого делать не может.

Вот у меня в руках книга в зеленой обложке, на которой изображен могучий лес под огненным небом. И алым по зеленому: «Грозная пуща». Это поэма «Грозная пуща» на белорусском языке, подаренная мне автором. По силе и эпическому размаху эта вещь стоит, пожалуй, ближе всего к «Знамени бригады». В центре ее — судьбы человеческие, освещенные зарницами сурового времени. По мотивам этой поэмы автор потом написал сценарий известного фильма «Красные листья».

Знаю по своему опыту: работа в кино отнимает массу времени. Хорошо, если она приносит взамен хотя какое–нибудь удовлетворение. Но это бывает не всегда. Фильм «Красные листья» — счастливое исключение.

Недавно в издательстве «Советский писатель» вышла новая книга Аркадия Кулешова «Сосна и береза». В книге много проникновенных лирических стихов о времени, о совести, о матери. И о бойцах, не жалевших своих горячих неуступчивых сердец.

Главным произведением новой книги Аркадия Кулешова, безусловно, является поэма «Далеко от океана», хорошо переведенная Н. Кисликом.

В ней автор правдиво рассказывает о своей сельской юности, об избе, коне, сложной, противоречивой жизни родителей, о школьной коммуне и других памятных делах и событиях, формировавших мировоззрение нового поколения. Путешествие в юность понадобилось поэту, чтобы почувствовать:

…Нынче я — потокУстья, посетившегоЧудом свой исток.

Здесь, в новой поэме встретишь все лучшее, чем покоряли нас прежние поэмы Аркадия Кулешова: душевная распахнутость, удивительная свежесть, блеск самоцветов народного творчества, органично слившихся с авторской речью.

Звездами отборнымиБлещет синева.Месяц над просторами —Не один, а два.Первый, что качаетсяНад землею, — мой,А сестрин купаетсяВ заводи речной.

Это — чудесный пейзаж. Я бы сказал, поэт видит сердцем. Сколько свежих, самобытных образов рассыпано по поэме! Хвойная игла, как игла по граммофонной пластинке, крутится по кругам «загубленной вековой сосны», разворачивая перед нами во всю ширь и глубину картины давно минувшей юности лирического героя. Они очень дороги для поэта, а потому не могут не волновать и нас.

С юношеской влюбленностью рисует автор и бывшего боевого коня Огонь, что помнил, как «бой махал над гривою огненным клинком», и жаркого железного коня, увозящего лирического героя в новые дали стремительной эпохи:

Всплыл туман над пахотой…Рысь, карьер, галоп…Путь наш, в даль распахнутый, —Тот же Перекоп!Ты ответь, встревоженныйКонь железный наш,Кто там, пулей скошенный,Упадет в Сиваш?Сколько душ в кровавуюБездну на войнеКанет с вечной славою?Что ты прочишь мне?

Благотворный опыт поэмы «Далеко от океана», как и предыдущих лучших поэм Аркадия Кулешова, свидетельствует, на мой взгляд, о том, что ему больше удаются лиро–эпические произведения. Его же эпические вещи волнуют меньше. Они более «литературны», в них не так ярко выражено своеобразие его дарования.