Исчезновение - Жорж Перек

– Ну и ну! Но почему?

Этого Оттавиани не знал. Он считал, что Алоизиус Сванн, у которого, как говорили, был нюх индейца-ирокеза, сможет найти обоснование этому поступку. Но шеф был сейчас не в очень хорошей форме. Ему не хватало вдохновения.

– Почему он установил эту штуку в его колымаге? – процедил он сквозь зубы. Затем проворчал: – Было, однако, несколько трюков, о которых мы думали, что более-менее их поняли… – Он вздохнул и добавил: – Все это сильно усложняет дело…

Сказав это, он постучал пальцем по столу. Ромуальд тотчас же подошел.

– Мокко? Каппучино? – спросил он.

– Нет. Счет, пожалуйста.

– Сейчас. Одну секунду. Бармен достал из кармана карандаш и зашептал, закрывая счет:

– Тунец, дежурное блюдо, ливарот, фрукты, четверть… все вместе – восемнадцать франков.

– Восемнадцать франков! – взвизгнул Алоизиус Сванн. – Ничего себе!

Бармен сослался на растущие цены, Алоизиус возмущенно повторял, что его хотят надуть. Это могло закончиться стычкой, но Оттавиани удалось смягчить гнев Алоизиуса, и тот, все еще разъяренный, но уже смирившийся, а может, сознавая свою неправоту, заплатил по счету.

Алоизиус направился к выходу. Оказавшись на сквозняке, он громко чихнул.

– Будьте здоровы! – пожелал ему жизнерадостный Ромуальд. – Вот вы и наказаны: подхватили насморк.

Расставшись с Алоизиусом Сванном, отправившимся в комиссариат, Оттавио добрался до Лонгшама, где, несмотря на неважную погоду, разыгрывали Гран-При Туристского Клуба – этими скачками заканчивался сезон. Дистанция была сложная; один набоб установил приз, который все называли невероятным (говорили, что победитель получит миллион). Так что на лугу перед ипподромом собрался весь обычный для такого рода событий парижский бомонд. Все щеголяли друг перед другом.

Например, можно было лицезреть Аманду фон Комодоро-Ривадавиа, звезду, которой голливудская студия «Коламбия пикчерс» гарантировала контракт в миллион за три фильма. На кинодиве были – о, святая простота! – широкие алые полушелковые панталоны, коралловое ожерелье, пурпурная кофта, оби[111] цвета красной окиси железа, карминовый шейный платок, крашеная в алое норка, рубиновые чулки, малиновые перчатки, красновато-лиловые сапожки на высоченной платформе. Урбен д'Агостиньо, ее теперешний воздыхатель, сопровождал ее в следующем наряде: жабо от Пюи, фрак с воротничком а ля Мао от Унгаро, огромный шейный платок.

Показывали пальцем на магараджей, кронпринцев, паладинов, господарей; едва ли не каждый в толпе пришедших на скачки был в свете личностью известной либо как минимум имел какое-то имя. И все это скопление примечательных индивидуумов было охвачено светской суетой.

Всюду сновали грумы, барышники, конюхи. Торговцы всякой всячиной заманивали к себе громогласными кличами. Букмекеры выкрикивали ставки.

Оттавиани не без труда нашел Амори Консона. Тот сидел на одном из верхних рядов трибуны. С ним была Ольга. В изумрудном платье без рукавов в арабском стиле она выглядела просто потрясающе. Вооружившись лорнетом, Амори вглядывался в полосу перегноя на дистанции.

– Грунт кажется мне слишком твердым, – сказал он.

Сосед заметил, что он разбирается в этом, пожалуй, неважно. Амори покраснел, но подтвердить ранее сказанное не отважился; между прочим, в Лонгшаме никогда прежде не было грунта столь промерзлого, а следовательно, такого «быстрого». Дождя не было вот уже месяц, не было и тумана, и из-за жгучего, пронизывающего холода все затвердело как никогда.

– Ты видел Виски Десять? – спросил Оттавиани.

– Только что объявили, что хозяин заплатил неустойку.

– А что случилось?

– Диктор ничего не объяснил.

– В таком случае мы можем уходить, – прошептал подавленный Оттавиани.

– Нет, Ольга хотела бы досмотреть до конца.

– Да, – подтвердила Ольга, – я поставила двадцать пять франков на Скрибуйяра.

Всего в забеге было заявлено двадцать шесть лошадей, стартовало двадцать пять, поскольку владелец Виски Десять, скакуна с «пятеркой» на спине, от участия в забеге отказался. Виски Десять считали фаворитом, хотя лошадь котировалась как восемнадцать к одному. В отсутствии Виски Десять ставили на Скрибуйяра III, на Певчую Школу, трехгодовалого сына Ашурбанипала, Скапена, чистокровного руанского скакуна, который в конце марта взял в Шантийи Гран При Брийя-Саварен, ставили на Скарбороу, настоящего одномастного рысака-фаворита, трижды побеждавшего в Аскоте, ставили на Капернаума, лошадь в яблоках, про которую говорили, что она взрывная, ставили, наконец, на Чудного Маркиза, фаворита, столь же внезапно объявившегося, сколь и поспешно таковым объявленного, клячу, иногда чуть живую, но про которую говорили, что идет она фортиссимо.

На Скрибуйяра садился Сен-Мартен, известный жокей. Первый фаворит начал забег под рев восторженной публики – шел он впечатляюще. Но на повороте на Мулен всадник потерпел неудачу. Капернаум пришел первым, на грудь опередив Чудного Маркиза.

– Хассан Ибн Аббу производит на меня впечатление конченого чудака, – заметил Амори мгновением позже. – Что мы узнали в Лонгшаме?

Покинув ипподром со всеми его завсегдатаями, они сели в автобус, идущий в Париж.

– Однако, – шептал Амори, – что-то тут не так: три дня назад фаворитами считались три лошади, а тут Виски Десять снята, Скрибуйяр проиграл, а выиграл неожиданно Капернаум.

– Можно сказать, это что-то из серии про Люпена,[112] – сказала Ольга.

– Нет, – возразил Амори, – это, скорее, глупая шутка.

– Скверный роман! – воскликнул Оттавиани.

Зашли в бар выпить по паре коктейлей. В воздухе стоял пленительный, расслабляющий запах амариллиса. Ольга вполголоса поведала спутнику свою печаль.

– Если бы я знала, – шептала она, – а как можно было знать? Вид у него был ненормальный, но когда он говорил, я плохо его понимала. Он признавался иногда, что не спит вот уже три месяца. Он страдал, но кто мог облегчить его участь? Он казался опустошенным, выпотрошенным каким-то злым недугом…

Слова Ольги оборвали рыдания, долгие, как плач осенней скрипки.

– Ольга, carissima,[113] – сказал Амори, ласково, более чем дружески поглаживая ее руку, – если Антон не исчез совсем, мы не сможем закончить дело, пока Антон Вуаль не выспится всласть.

– Lo Juro![114] – воинственно воскликнул Оттавио Оттавиани, имитируя Дона Оттавио.

– Ради всего святого! – с мольбой едва ли не простонала, моргая, Ольга.

Оттавиани тяжело вздохнул.

– Не пыльной работенкой занимаемся мы вот уже три дня, – сказал он, чтобы как-то закончить нелегкий разговор.

– Давайте лучше встретимся с Хассаном Ибн Аббу, – предложил Амори. – У него, должно быть, есть, что нам сказать.

Хассан Ибн Аббу проживал на набережной Бранли в очаровательном флигеле времен последних лет правления Людовика XVIII. Дверь открыл слуга. Амори вошел в огромную, великолепно обставленную гостиную, Оттавиани – вслед за ним (Ольга, предавшись мрачным мыслям, отправилась домой спать).

– Мы хотели бы увидеть адвоката, – заявил Амори.

– Адвокат сейчас выйдет к вам, – сказал слуга.

Вошел другой слуга, в одеянии, украшенном продолговатыми золотистыми галунами, и предложил друзьям выпить. Амори взял виски с содовой, Оттавиани – арманьяк. Пригубили.

Внезапно в соседней комнате раздался оглушительный грохот, затем послышался звон разбитого стекла, возможно, зеркала; очевидно, там шла какая-то борьба: доносился странный приглушенный шум.

– Нет! Нет! А-а-а-а-а-а-а! – заорал кто-то за стеной.

Амори подскочил. На некоторое время воцарилось молчание. Затем отчетливо послышалось, как на пол, испустив душераздирающий крик, рухнул человек.

Рванув дверь, вскочили в соседнюю комнату.

На полу лежал Хассан Инб Аббу.

В мясистую спину адвоката был всажен нож, который убийца предварительно обработал раствором нервно-паралитического действия. Смерть наступила почти мгновенно.

Так и не было установлено, каким путем убийца скрылся с места преступления…

Мгновением позже Амори, подняв всех по тревоге, рыскал по дому. В конце концов он нашел в ящике с кодовым замком, который взломал с большим трудом, огромную стопку рукописей, переданных Антоном адвокату за месяц до своего исчезновения. Всего должно было быть двадцать шесть папок. Он пересчитал их раз десять – не хватало одной. Внимательный читатель догадался сразу: кто заключил пари на то, что отсутствовала папка под номером «ПЯТЬ», – тот выиграл!

Вот так жил, запутанно и мрачно, адвокат, куривший в зоопарке (однако никто не мог поручиться, что он был грубияном), так он умер; Антон Вуаль так и не появился.

Поздно вечером Амори Консон добрался до своей однокомнатной квартирки на набережной д'Анжу. До первых петухов, до первых лучей солнца, полулежа на кровати – мечтая во что бы то ни стало найти хоть какую-нибудь зацепку, – он читал Дневник Вуаля…