Исчезновение - Жорж Перек

Первородный Аук нашел таким образом свою триангуляцию, посылая стрелу в синусоидальный полет, поражая ее заостренным концом лоб философа, умершего от того, что на какое-то мгновение он поверил в «Cogito» без Некто.

Страницы, посвященные математике:

On Groups.[92]

(Перевод работы Маршалла Холла мл. L.I.T., 28, тома с 5-го по 18-й включительно.)

Это понятие – кто его освоил, кто его нашел, кто его дал? Гаусс или Галуа[93]? Его никогда не знали. Сегодня его знает каждый. Однако говорят, что в глубочайшей тьме, перед своей смертью, Галуа записал на полях письма (Маршалл Холл мл., op. cit. T.8)длинное звено формул на свой лад[94]. Вот оно:

aa-1= bb-1= cc-1= dd-1= ff-1= gg-1= bb-1= ii-1= kk-1 = ll-1= mm-1= nn-1= oo-1= pp = qq–1 =rr-1= ss-1=-tt-1=uu-1 = vv-1 = ww-1= xx-1 = yy-1 = zz-1=

Но никто никогда так и не смог узнать, чем заканчиваются записи Галуа.

Кантор, Дуади, Бурбаки рассчитывали, идя одним, десятью окольными путями (возле тела, безупречного на набросках, локального ринга в Cstar, К-функтора, которым мы обязаны Шибу в □ большого Тома, не забывая ни о дистрибуциях, ни об инволюциях, ни о конволюциях, ни о Шварце, Кожуле, Картане, Джиорджутти), ухватиться за настоящую, надежную нить, чтобы пересечь крутой пробел. Все попытки оказались тщетными.

Понтриагин отдал этому двадцать лет жизни, закончив тем, что перестал вообще что-либо видеть.

Впрочем, вот уже восемь месяцев, как Кан, работая над себе помощником (см.: Кап D. Adjoint Functors Transactions[95], V, 3, 18), показал методом индукции, кажется (он рассуждал – сказал он Жолену – о большом кардинале, посредством «forcing» для части), теорема будет G, будет Н, будет

– три магмы (мыследуем за Курогием), где a a(bc) = (ab) с; где для каждого а, х → ха, х → ах являются «верными», являются моно, тогда имеем G =: Н × К, если

если Н, если К имеют всего лишь один общий субъект Н ∩ К = увы! Кан умер, не закончив свой труд Таким образом, в конце концов, решения по-прежнему нет.[96]

Английские штудии:

Это история о маленьком городке. Это не пустая сказка и тем более не сухой, монотонный доклад, полный обычных стилистических сведений, как то: «романтический лунный свет отбрасывал темные тени на длинную извилистую деревенскую дорогу». Не будет ничего сказано ни о мирно пасущихся стадах овец, ни о малиновках, весело щебечущих в сумерках, ни о «теплых огнях» в окнах домов. Ни о…

Продолжая расследование, Амори Консон узнал, что Антон Вуаль интересовался также первобытными обычаями:

Однажды в Когни (Чад) некто Сокоро надел на себя бубу, африканское платье, по крою похожее на реглан, приобретенное у одного сноба-француза на сафари. Затем он отправился в Мокулу, где жил его сын; супружеские отношения, неслыханные до сегодняшнего дня, вынуждали того терпеть парадоксальное ярмо. Никогда он не должен был отдавать мальчика горным дионгорам,[97] выходя таким образом из нормальной цепи, сочленение которой являет собой ряд тонкий, ясный, четкий, скажем так – структуральный.

Сунь или Маргина, Ути или Каакил, Лонгей или Зори, о могущественные помощники дождьявления, мы просим вас! Мы стремимся к успокаивающему забытью для случая непрепятствующего, несмотря на печаль, которую он нам причинил. Иначе нужно ли, чтобы случайно оказавшийся виновным был умерщвлен?

Финальный компромисс (максимин или минимакс): индивидуум обратился к ясновидящему и тот указал ему путь; он воззвал к своему Суню, принес ему в жертву белого козленка, затем черного петуха, чтобы не оказаться в этом году без пищи.

Не остались без внимания Вуаля и животные:

Овцебык – полубаран, полубычок – жил, беды не зная, в тундре. Шкура убитого животного сильно пахнет анисом. Чтобы завладеть им, нужно выбрать момент, лечь, вжавшись в землю, и ждать, когда оно бросится на вас. Когда же его огромное, вызывающее смущение копыто приблизится к вам, вскочить.

Как только ваши руки окажутся на шее овцебыка, оплетут ее, он сразу же заметит вас, замычит, затем, в свою очередь, вытянется на земле, чтобы уснуть рядом с вами.

Тело его, пахнущее акацией, алжирским ковылем, волчьим корнем, чесноком, заячьей капустой, душицей, чрезвычайно нежно на ощупь.

Бизон, либо тур, либо зубр, обитающий в наших странах, в наших зоопарках отсутствует. Считается, что, продвигаясь в ночи, можно увидеть бизона с его горбатой спиной. Вовсе нет: она не округлена, его спина. И тем более в ней нет дыры. Речь ведь идет о нормальной спине. Так зачем тогда рассуждать о бизоне?

Не прошел Вуаль и мимо социальных конфликтов:

Это случилось третьего мая. «Волнения на бульваре Сен-Мишель», – возвестила крупно набранным заголовком вечерняя газета. По приказу одного заправилы, человека, правда, не злобного, подчиненный ему аджюдан бросил свой батальон[98] на сборище анархистов, темных личностей, которые по законному праву хотели добиться освобождения пяти своих товарищей, засаженных в каталажку. Подобранный во дворе булыжник был брошен в большой черный грузовик, набитый громилами-полицейскими. На середине тротуара образовалась настоящая куча-мала; среди перевернутых автомобилей виднелось спиленное дерево, оно полыхало. Опасаясь дурного поворота событий, Гримо учинил погром: ожесточившись, полиция крушила головы и ломала ребра направо и налево.

Общественность была встревожена. Миллионная толпа пронеслась по Парижу, маша кто черной тряпкой, кто темно-красной, истошно выкрикивая антидиктаторские лозунги: «Десяти лет хватит!», «Президенту – наши гроши!», «Власть народу!»

Члены одного профсоюза собрали рабочих на производстве и объявили забастовку. Захватили все: транспорт, угольные бассейны, студии, магазины, склады, мельницы, доки. На станциях не хватало топлива…

Был и фрагмент, написанный на саарском диалекте:

Man sagt dir, komm doch mal ins Landhaus. Man sagt dir, Stadtvolk muss aufs Land, muss zurück zur Natur. Man sagt dir, komm bald, möglichst am Sonntag. Du brummst also los, nicht zu früh am Tag, das will man nicht. Am Nachmittag fährst du durchs Dorf, in Richtung Sportplatz. Vorm Sportplatz fährst du ab. Kurz darauf bist du da. Du halst am Tor, durch das du nicht hindurchkannst, parkst das Auto und blickst dich um. Du glaubst, nun taucht vor dir das Haus auf, doch du irrst dich, da ist das Dach. Ringsum Wald, dickichtartig, Wildnis fast. Wald, wohin du schaust. Baum und Strauch sind stark im Wuchs. Am Pfad wächst Minzkraut auch Gras, frisch, saftig und grün. Ins Haus, wovon du nur das Dach sahst. Du träumst, dass das Haus, wovon du nur das Dach sahst, laubumrankt, gross und mächtig ist. Mit Komfort natürlich, Klo und Bad und Bild im Flur. Dazu Mann und Frau stolz vorm Kamin. Träumst du, doch das Tor ist zu und ins Haus, wovon du nur das Dach sahst, kannst du nicht. Nachts, auch das träumst du noch, löscht man das Licht und dann glüht rot und idyllisch das Holz im Kamin. So träumst du vor dich hin, doch man macht das Tor nicht auf, obwohl Sonntag ist. Da sagt man dir also, komm doch mal ins Landhaus und dann kommst du wirklich zum Landhaus und bist vorm Landhaus und kommst doch nicht ins Landhaus und warst umsonst am Landhaus und fährst vom Landhaus aus zurück nach Haus…[99]

Наконец Амори нашел на бюваре из золотисто-желтой кожи альбом, в котором Антон Вуаль делал свои дневниковые записи. Раскрыл его. И читал до самого вечера. Затем покинул виллу. Было уже совсем темно. Он остановил проезжавшее мимо такси.

– В полицию, быстро, – бросил он, садясь на продавленное сиденье. Он чувствовал полное изнеможение.

В полицейском участке Амори понял, что сойдет с ума. Сначала он впустую ждал, по меньшей мере до полуночи, что его кто-то выслушает. Наконец его принял какой-то тип, чей тупой вид удручал. Человек этот то жевал, то сосал, ужасно чавкая и причмокивая, большущий сандвич с Йоркской ветчиной, запивая отправленные в рот куски дешевым белым вином, которое он отхлебывал прямо из бутыли. Время от времени он ковырял жирным пальцем в ухе или в носу, из которого пучками торчали волосы.

– Ну подумайте сами, – бормотал полицейский, – если он сказал, что покончит с собой, то он это и сделал. Иначе бы он этого не говорил, не так ли?

– Но послушайте, аджюдан, – парировал Амори, – я видел его Дневник, видел его виллу! Более того, он никогда не говорил, что покончит с собой, наоборот, он всегда утверждал, что боится смерти. Он исчез! Его выкрали! Похитили!

– Похитили? Но зачем? – иронизировал тупой полицейский. – Такого здесь никогда не было.

В конце концов Амори позвонил одному своему другу, который, будучи неким заместителем на Набережной д'Орсе, упросил, в свою очередь, одного адмирала дозвониться до одного из начальников полиции, и тот, обругав аджюдана, предоставил в распоряжение Амори сыщика, корсиканца по имени Оттавио Оттавиани.

Амори отправился к Оттавиани. Тот жил в меблированной комнате на станции Саблон, в Майо, неподалеку от зоосада. С виду этот толстяк был похож на грубияна-распутника. Расположившись во вращающемся кожаном кресле в стиле рококо, он лакомился внушительным рольмопсом с корнишонами, запивая его белым вином из большущего бокала.