Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

Он читал стихотворение «Русь», посвящённое войне:

Повестили под окнами сотские

Ополченцам идти на войну.

Загыгыкали бабы слободские,

Плач прорезал кругом тишину…

Никакого ура-патриотизма: война для крестьянина – беда, с потерей хозяина рушится весь уклад жизни, все тяготы тяжёлого физического труда ложатся на женщин и подростков. И все с внутренним трепетом ждут известий с фронта:

Затомилась деревня невесточкой –

Как-то милые в дальнем краю?

Отчего не уведомят весточкой,

Не погибли ли в жарком бою?

Да нет, вот же пишут, что живы и здоровы, обещают скоро вернуться, скучают по дому и детям:

Они верили в эти каракули,

Выводимые с тяжким трудом,

И от счастья и радости плакали,

Как в засуху над первым дождём.

Бабы, невесты, ополченцы, матери, ребятня заполняют строфы стихотворения. Для них война не героический подвиг, а неизбежная работа, такой же труд, как и в их повседневной жизни. И от него не отвертишься: хочешь не хочешь, а выполняй. Словом, перед нами Русь со всеми тяготами и радостями народной жизни.

Стихотворение имело успех и получило одобрение императрицы. «Она, – писал Есенин в одной из своих автобиографий, – после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия».

По заданию Д.Н. Ломана Сергей Александрович написал к именинам царских персон стихотворение, посвящённое великим княжнам, которое и было на концерте вручено им:

В багровом зареве закат шипуч и пенен,

Берёзки белые горят в своих венцах.

Приветствует мой стих младых царевен

И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,

Они тому, кто шёл страдать за нас,

Протягивают царственные руки,

Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,

Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…

И вздрагивают стены лазарета

От жалости, что им сжимает грудь.

Всё ближе тянет их рукой неодолимой

Туда, где скорбь кладёт печать на лбу.

О, помолись, святая Магдалина,

За их судьбу.

Концовка стихотворения загадочна: что вдруг насторожило поэта? Почему надо особо молиться за царских дочерей, которые вроде бы вполне устроены и счастливы? Выше уже упоминалось о том, что Есенин обладал провидческим даром, и возможно, что за внешним благополучием Романовых он прозревал судьбу Николая II и его семьи, видел подвалы дома Ипатьева. Кстати, народная молва связывает имя Есенина с Анастасией, младшей дочерью царя.

– Да, так оно и было. Он сам мне об этом рассказывал, когда мы познакомились, – вспоминала Надежда Вольпин. – Так и сказал: «Гуляли с Настенькой в саду».

А ещё он рассказывал, что Настенька носила ему из дома сметану в горшочке и они ели её одной ложкой, так как царевна постеснялась попросить на кухне вторую.

Озорничал великий поэт и сознательно окружал себя мифами.

Есенин не без удовольствия участвовал во всех придворных мероприятиях и готовил к изданию сборник «Голубень», который открывался циклом стихов, обращённых к императрице Александре Фёдоровне. Но как-то, встретив в Петрограде Всеволода Рождественского, с напускным раздражением жаловался ему:

– Пуще всего донимают царские дочери – чтоб им пусто было. Придут с утра, и весь госпиталь вверх дном идёт. Врачи с ног сбились. А они ходят по палатам, умиляются, образки раздают, как орехи с ёлки. Играют в солдатики, одним словом. Я и «немку» два раза видел. Худая и злющая. Такой только попадись – рад не будешь. Доложил кто-то, что есть санитар Есенин, патриотические стихи пишет. Заинтересовались. Велели читать. Я читаю, а они вздыхают: «Ах, это всё о народе, о великом нашем мученике-страдальце». И платочек из сумочки вынимают. Такое меня зло взяло. Думаю – что вы в этом народе понимаете!

Императрица Александра Фёдоровна

Да, внутренне поэт не принимал российское самодержавие; и это наглядно проявилось в его отказе от предложения Д.Н. Ломана написать (совместно с Н.А. Клюевым) книгу стихов и «запечатлеть в ней Фёдоровский собор, лик царя и аромат храмины государевой».

По распоряжению царя в Царском Селе был построен Фёдоровский городок – Кремль в миниатюре: пять домов и собор, обнесённые стеной. Конечно, и в городок, и в собор допускались только избранные. Есенин получал пропуск на богослужение в Фёдоровском Государевом соборе шесть раз: 22 и 23 октября, 31 ноября 1916 года, 1, 5 и 6 января 1917-го. Правда, этим он не хвалился, как и тем, что 3 ноября получил от императрицы Александры Фёдоровны в подарок золотые часы. То есть отказ Сергея Александровича восславить Николая II не повлиял на отношение к нему царской семьи, и послаблений со стороны полковника Ломана он не лишился.

«Не напрасно дули ветры». На какой-то небольшой промежуток времени поэт включился в активную общественную жизнь. Но это была не его стезя, и скоро он удалился в тихое Константиново. В пенатах он находился с конца мая до середины июля. Полтора летних месяца 1917 года провёл неплохо.

Часть села занимала помещичья усадьба с большим садом. Внутренность этого владения скрывал высокий бревенчатый забор. Усадьба принадлежала тридцатилетней барыне Л.И. Кашиной. Анна, прислуга Лидии Ивановны, говорила о ней:

– Она была такая тонкая, нежная, возвышенная, неспособная обидеть человека. Бывало, упрекнёт так мягко, что и не поймёшь, ругает или хвалит. И при этом вся сконфузится: ты, говорит, уж прости меня, голубушка, если не права. Всё раздавала крестьянам, деткам их маленьким. Славная, добрая и умная была барышня.

Сельчане видели Лидию Ивановну при её выездах на породистой лошади в поле. У Кашиной было двое детей, с которыми занимался Тимофей Данилин, друг детства Есенина. Как-то он пригласил его с собой; и с этого дня Сергей Александрович каждый вечер проводил у барыни. Матери его это не нравилось.

– Ты нынче опять у барыни был? – спрашивала она.

– Да, – отвечал Сергей.

– Чего же вы там делаете?

– Читаем, играем, – говорил сын и вдруг взрывался: – Какое тебе дело, где я бываю!

– Мне, конечно, нет дела, а я вот что тебе скажу: брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и ходить к ней. Ишь ты, нашла с кем играть, – закончила свои назидания Татьяна Фёдоровна.

Сергей не ответил матери и продолжал свои вечерние вояжи в усадьбу.

Как-то за завтраком заявил:

– Я еду