Голова королевы - Эдвард Марстон

— Девушке придется переночевать в моей комнате.

— Нет уж! — Анна вскинула голову. — Я против, Николас. Это тебе не таверна, чтобы водить сюда шлюх.

— Сьюзен Фаулер не шлюха.

— Немедленно уведи ее из моего дома!

— Ты слышишь, что я говорю? Сьюзен Фаулер, — повторил Николас. — Она вдова Уилла Фаулера.

Тут до Анны дошел смысл сказанного, и она раскрыла рот от удивления. Это было последнее, что она ожидала услышать, и она устыдилась. Анна взглянул на Ника снизу вверх, потом отложила шитье и поднялась.

— Бедная девочка! Разумеется, она может оставаться сколько захочет. Нельзя ей путешествовать одной в ее положении… Но почему ты не рассказывал, что Уилл Фаулер был женат?

— Потому что сам только что узнал об этом.

Улыбка осветила лицо Анны, она привстала на цыпочки и поцеловала Николаса в щеку, но тут же вспомнила о своих обязанностях.

— Если она будет ночевать в твоей комнате, то нужно постелить чистое белье. И наверное, нужно будет помочь ей раздеться… — Она закрыла рот рукой. — Господи! Что эта девушка, должно быть, подумала обо мне, когда появилась у меня на пороге, а я оказала ей такой холодный прием!

— Она даже не заметила, Анна. Ее мысли были заняты совсем другим.

— А как давно она узнала о… смерти Уилла?

— Сегодня.

— Неудивительно, что бедняжка так расстроена. Пойду наверх, посмотрю, чем могу быть ей полезной.

Анна бросилась было из комнаты, но резко остановилась:

— Если Сьюзен будет спать в твоей кровати… То где будешь ночевать ты?

Николас просиял, а Анна ответила смущенной улыбкой. У нее будет возможность извиниться за свою чрезмерную подозрительность.

Глава 5

Эдмунд Худ корпел над «Победоносной Глорианой». Пьесу пришлось переписывать несколько раз. Сначала, по замыслу автора, действие происходило в далеком прошлом. Все новые пьесы подвергались жесткой цензуре; драму с реальными персонажами, участвовавшими в разгроме Армады, запретили бы, даже будь она хвалебной песней. Главных действующих лиц нужно было сделать неузнаваемыми, и сдвиг во времени казался самым простым решением. Так Елизавета стала легендарной Глорианой, королевой древнего Альбиона, Дрейк, Гаукинс, Хауард и другие моряки появились под вымышленными именами, а Испания превратилась в империю под названием Иберия.

Работа шла медленно.

— Когда закончишь? — требовал ответа Фаэторн.

— Дай мне время!..

— Ты уже несколько недель так говоришь.

— Пьеса обретает форму, но медленно.

— А нам нужно срочно начать репетировать, — напомнил Фаэторн. — Спектакль впервые увидит свет в «Куртине»[15] в следующем месяце.

«Куртина» была одним из немногих стационарных лондонских театров, и Фаэторн радовался, что премьера «Победоносной Глорианы» пройдет именно там. Здание «Куртины» располагалось близко от его дома в Шордиче, кроме того, условия там были лучше, да и зрителей больше, чем в «Голове королевы». Театру оказывали поддержку знатные особы, в том числе и леди Розамунда Варли, что было дополнительным плюсом. Но Эдмунда Худа все еще терзали сомнения.

— Мне не нравится «Куртина».

— Эта сцена идеально подходит для нашей цели.

— Тамошняя публика слишком невоздержанна.

— Только не тогда, когда на сцене я.

— Им только танцы да битвы подавай.

— Ну, тогда не о чем волноваться. Включишь в пьесу танцы, гальярду[16] и куранту[17]. А что касается битв, то зрители увидят самое грандиозное морское сражение в истории.

— Раньше я не выпускал на сцену корабли…

— Отличное решение! Когда пушки начнут стрелять, зрители поверят, что на их глазах тонет настоящая Армада. — Фаэторн пригладил бороду. — Только необходима одна маленькая деталь, Эдмунд.

— Какая? — вздохнул драматург. — Когда ты так говоришь, всегда потом оказывается, что нужно переписать все от начала до конца.

— Не сейчас. Меня вполне устроит пара строк. Нужно добавить немного любви. — Фаэторн для пущего эффекта хлопнул по столу. — Я изображаю прославленного героя, а значит, необходимо раскрыть все стороны моего характера. Изобрази меня как великолепного любовника!

— Во время морских сражений?

— Ну, допиши эпизод на суше. Лучше парочку.

Так на Фаэторна влияло новое увлечение. С тех пор как леди Варли проявила интерес к его персоне, Лоуренс изо всех сил старался представить себя в наиболее выгодном свете. Любовная сцена стала бы своего рода репетицией интриги с самой леди, ради чего Фаэторн готов был исковеркать драму неуместным эпизодом.

— Но в пьесе нет повода для страсти.

— Значит, придумай повод.

Они сидели в кабинете в доме Худа, где он проводил бессонные ночи, сражаясь с пьесой. Эдмунд уныло посмотрел на кипу бумаг. Появление любовной линии означало радикальные изменения во всей композиции пьесы, но ничего не поделаешь, придется уступить.

Тут Худ невольно вспомнил о давнем унижении.

— Я впервые исполнял главную роль на сцене «Куртины».

— Тебя хорошо приняли?

— Ага, забросали яблочными огрызками!.. Это предзнаменование, — мрачно заметил Худ.

— Все изменится с «Победоносной Глорианой», вот увидишь.

Эдмунд Худ не разделял оптимизма Фаэторна. Как и большинство людей, жизнь которых зависела от изменчивого мира театра, он был очень суеверным. Воспоминания о яблочных огрызках еще не изгладились в памяти.

Брак с одним из самых выдающихся актеров Англии испугал бы многих женщин, но Марджери Фаэторн приняла вызов с достоинством. Это была женщина с сильным характером и пышными формами, отличавшаяся агрессивной красотой и воинственным очарованием. Марджери приходилось присматривать за четырьмя мальчиками-актерами и двумя собственными детьми, кроме того, в ее доме время от времени жил кто-то из членов труппы, и супруга Фаэторна заправляла хозяйством твердой рукой и за словом в карман не лезла.

Миссис Фаэторн наслаждалась бурными выяснениями отношений с мужем, и супруги по собственному желанию балансировали на тонкой грани между любовью и ненавистью.

— Кто она, Барнаби?

— Понятия не имею, о чем ты.

— Лоуренс снова влюблен по уши.

— Разве что в тебя, Марджери, — Джилл поклонился с издевкой.

— Меня трудно обмануть.

— В браке часто бывают проблемы.

— Тебе-то откуда знать?

Джилл закатил глаза и обезоруживающе улыбнулся. Было воскресенье, и Барнаби Джилл зашел к Фаэторну якобы засвидетельствовать свое почтение. На самом деле ему нравилось подогревать подозрения о существовании новой пассии в жизни Лоуренса. Когда Марджери принялась настаивать, Джилл, умело манипулируя полунамеками и отрицаниями, подтвердил ее догадки. Он испытывал злорадное наслаждение. Всегда приятно посеять семя раздора между супругами.

В воскресный день запрещалось устраивать представления, и даже отчаянный Фаэторн не был готов нарушить это предписание на территории Сити. Таким образом, у «Уэстфилдских комедиантов» формально имелся один выходной, хотя отдохнуть в воскресенье труппе удавалось крайне редко.

Барнаби Джилл огляделся и постарался спросить как можно беспечнее:

— Юный Дик Ханидью дома?

— А почему ты спрашиваешь?

— Мне нужно перекинуться с ним парой слов.

— Да ну?

Марджери Фаэторн поняла, из какого теста слеплен Барнаби Джилл, при первой же встрече. Хотя Джилл ей нравился, и временами она даже наслаждалась его обществом, но никогда не забывала о пагубной страсти актера и инстинктивно защищала от него своих подопечных.

— Он здесь?

— Не думаю. Он собирался пойти на занятия по фехтованию на мечах. Николас обещал научить его.

— Ох, мальчику стоило обратиться ко мне. Я бы научил его делать выпады и отражать удар. А где проходит тренировка?

— Не знаю.

— Может, другие ученики знают?

— Их нет дома, Барнаби.

— Понятно, — Барнаби понял, что его замысел провалился. — Николас Брейсвелл слишком задается. Дик отдан в ученики Эдмунду Худу, следовательно, Худ несет за него ответственность. В таких вопросах нельзя доверять слуге-суфлеру.

— Николас не слуга! — с чувством возразила Марджери. — Ты просто о нем дурного мнения. А что до Эдмунда, он занят новой пьесой, и у него нет времени возиться с мальчиком, так что он благодарен за любую помощь.

Марджери прекрасно понимала, какой вклад в управление делами труппы вносит суфлер. Но это была не единственная причина, по которой миссис Фаэторн так яростно вступилась за Николаса. Он ей ужасно нравился. В профессии, где все грешили жеманством и завышенной самооценкой, скромный Николас с манерами настоящего джентльмена выделялся на общем фоне.

Джилл поднялся.

— За сим вынужден проститься, — поклонился он сухо.