Ледяная месть - Владимир Колычев

– Это шантаж?

– Нет, просто я собираюсь возбудить уголовное дело по факту незаконного проникновения в чужое жилище. И еще меня интересует, на каком основании вы вмешивались в личную жизнь гражданки Беловой…

– Все, все, ваша взяла! – Я демонстративно вскинул вверх руки.

– А наша, Старостин, всегда берет верх над вашей. Брала, берет и будет брать…

– Может, обойдемся без громких слов? Как чрезвычайно занятого человека, меня интересует исключительно суть дела.

– А суть дела я тебе изложила. Мне нужно знать, что происходит в окружении гражданина Бурунова. Меня интересуют его контакты. Интересует все, что может быть прямо или косвенно связано с убийством Воротникова и Светозаровых. И ты, Старостин, должен понимать, что все это очень и очень серьезно. Четыре трупа за четыре дня – это даже не преступление, это война…

– Может быть и пятый труп, – с самым серьезным видом произнес я.

– Это ты о ком?

– О себе. Ваши помощники мне что-то про Настиного отца говорили. Крутой бандитский авторитет, быки, рога, копыта, все такое….

– Да, занятная личность, скажу я вам. И быки могут быть, и рога, и копыта…

– Но так все это против меня.

– Да, была у нас версия, что ты Настю убил. Но раз такое дело, я позвоню Максиму Геннадьевичу. Лишние трупы нам ни к чему.

– А это что, действительно так серьезно?

– Не думаю, что очень, но все-таки будет лучше, если эту ночь ты проведешь в изоляторе.

Я попытался убедить Добронравову, что нисколько не боюсь Скопова, но после разговора с ней меня вернули в постылую камеру. Ну, вот, а я раскатал губу, что в этот раз проведу в неволе всего две ночи…

Глава 8

В прошлый раз меня встречал мой друг Кеша, но сегодня вместо него на том же самом месте стоял Миша Сбитнев. Кеша, помнится, снял двух подружек, а Миша ждал меня в гордом одиночестве. В гордом, потому что он гордился собой и презирал меня. Всем своим видом давал понять, что видеть меня не хочет.

– Чего, Игорек, стоишь, как тополь на Плющихе? – развязно спросил я. – Девчонку «снять» хочешь? Не клюет?

– Плевать мне на девчонок! – сквозь зубы процедил он.

Мимо нас как раз проходила некрасивая, но неплохо сложенная девочка в розовой шляпке, в зеленой кофточке и желтых балетках. Я бы на это «чудо» и не глянул, если бы не Миша.

– Ну, наконец-то! – Это была единственная фраза, дальше пошла в ход мимика лица.

Я постарался без слов передать ей всю гамму чувств – от удивления до обожания. Я так долго стоял здесь в ожидании чуда, но вот, наконец-то, оно свершилось: я встретил эту чудесную девушку, за один миг влюбился, за другой – прожил с ней целую жизнь, о чем ничуть не жалею. Напротив, так счастлив с ней, что боготворю ее…

Судя по тихому восторгу в ее глазах, моя постановка удалась. Она остановилась, замерла в ожидании. Все, она моя, и теперь я мог делать с ней все, что угодно – пока в разумных, правда, пределах, но со временем она могла стать моей во всех смыслах. Но я к этому не стремился. Я собирался расстаться с ней прямо сейчас.

– Девушка, вы даже не представляете, что сейчас произойдет!

– Что? – заинтригованно спросила она и затаила дыхание.

– Посмотрите внимательно на этого человека, – показал я на Сбитнева. – С виду парень ничего, но сейчас он будет плеваться, как верблюд. Что вы можете сказать по этому поводу?

Девушка испуганно отступила назад. Слова у нее были, а как их озвучить, если Миша мог на нее за это плюнуть? Но я встал между ними, и она оказалась в безопасности. Только тогда прозвучало заветное слово в ее исполнении:

– Козел!

– Спасибо! Хотя на самом деле верблюд… Улыбнитесь, милая, вас снимает скрытая камера!

Я обнял девушку за талию, повел несколько метров прочь от Сбитнева и, бросив ее, вернулся к нему. На этот раз козлом она назвала меня, но я даже ухом не повел.

– Ну, и зачем ты устроил этот цирк? – зло, но вместе с тем обескураженно спросил он.

– Это твой цирк, и ты в нем верблюд.

– Я же в переносном смысле сказал…

– Вот я и говорю, что плевки переносят инфекцию. А ты, по ходу, бешенством страдаешь.

– Да нет, это ты начал!

– Что начал?

– Это не Плющиха! Это Петровка!

– Ну, так тебя на Петровке и плющит. А я всего лишь про девчонок спросил. Ты же хотел, чтобы я Лизу для тебя «снял». Ты же для этого здесь, да?

– Сам знаешь, зачем я здесь!

– Так, вдохни поглубже, медленно выдохни. А теперь покажи, где твоя машина. Мы сейчас поедем ко мне, и ты по дороге выложишь мне все свои претензии.

Мы сели в «Форд» не первой молодости, я ткнулся затылком в подголовник, скрестил на груди руки и закрыл глаза. Плевать мне на его претензии. И на его пожелания также начхать. Сейчас мы приедем ко мне домой, я приму душ, долго буду пить кофе, наслаждаясь тишиной и табачным дымом, и пусть только Сбитнев попробует нарушить мой покой. Потом и на пивко можно перейти…

– Зачем ты Добронравовой про Лизу сказал? – зло спросил парень.

– А что я не так сказал, Игорек? – хмыкнул я.

– Я не Игорек.

– Хорошо, буду звать тебя кротом. Ты же у нас крот, да? Свой среди чужих. Я Борман, ты Штирлиц, да?

– Не смешно.

– Вот и я говорю, что ты не смешно роешь… Слушай, а может, это ты Светозаровых «замочил»?

– Я?! – оторопел от неожиданности Сбитнев.

– Ну, Лиза была так близка, а они пришли и все испортили… Надо было с Бурунова начинать. Ну, ничего, у тебя все еще впереди…

– Ты лечиться не пробовал?

– Кстати, о лекарствах. Пивка надо где-нибудь купить.

– Какое пивко, у нас работа сегодня!

– Люба задачу тебе поставила?

– Не Люба, а Любовь Алексеевна.

– И не поставила, а положила. Слушай, может, и мне на вас положить?

– Думаешь, я тебя уговаривать буду?

– Сам к Лизе пойдешь?.. Ведь она тебя даже не знает. А меня знает. У меня уже подход к ней есть. Я так ненавязчиво тебя с ней познакомлю… Только скажи, зачем ей какой-то ментовской крот, если у нее есть Костя, а он парень не бедный. Считай, принц, хотя и не заморский.

– Плевать я хотел на твою Лизу!

– Да? И зачем я только про нее Добронравовой сказал? Слушай, а она не из-за этого взбесилась?

– Кто взбесился?

– Ну, Любовь твоя Алексеевна. Я как сказал, что ты на Лизу запал, так она пятнами пошла.

– В смысле, пятнами? – разволновался Сбитнев.

– Ну, ты вот покраснел, и она покраснела…

– Кто покраснел?!

– Ты покраснел. Сколько тебе лет?

– Неважно!

– Семнадцать? Восемнадцать?

– Двадцать три!

– У-у, совсем большой! Только она еще больше. Сколько ей, сорок, пятьдесят?

– Тридцать четыре.

– Ну, совсем еще молодая. По сравнению с пятидесятилетней. Но если сравнивать с тобой…

– А ты не сравнивай. Это не твоего ума дело!

– Слушай, а почему она разозлилась, когда про Лизу узнала? И разозлилась, и краснеть начала. Я так понимаю, она к тебе неровно дышит? С молодыми не получается, так ты с теми, кому за тридцать?

– Заткнись!

Какое-то время я молчал, нагнетая напряжение, а потом с холодной злостью спросил:

– Ты это кому сказал?

– Тебе, – дрогнувшим голосом отозвался мент. Нет, он не испугался меня, но понял, что перегнул палку.

– Я тебе кум, сват, брат?

– Еще раз скажешь про Любовь Алексеевну в таком тоне, убью!

Сильное заявление. И я должен был отнестись к нему уважительно. Похоже, у парня действительно чувства к своему патрону. Да и она, похоже, к нему неравнодушна. И еще ревнует его. Мстительно ревнует…

– Любовь-морковь?

– Не твое дело.

– Почему не мое? Любовь твоя Алексеевна тебя со злости ко мне подсунула. Это она тебе за Лизу отомстила.

– Тебе не все равно?

– Так ведь и ты злишься. А злость – плохой помощник в работе.

– Не тебе меня учить!

– Да что ты такое говоришь?

Я вроде как шутливо и совсем не сильно ткнул парня кулаком в плечо. Он резко развернулся ко мне, чтобы ударить в ответ на полном серьезе, но я одной рукой вцепился в руль, а другой блокировал его плечо.

– На дорогу смотри!

Эх, если бы Миша знал, сколько я проделал незаметных для него движений, пока успокаивал его. Сейчас узнает.

– И пистолет при себе держи! – Я протянул ему его табельный «макаров», который «выбил» у него из кобуры под курткой.

– Что это?

Сначала он ошалело похлопал правой рукой по левому боку, затем конвульсивно выхватил у меня пистолет.

– Ловкость рук и никакого мошенничества. Избито, но актуально.

– Разве ты щипач?

– От скуки на все руки…

Непосвященному человеку кажется, что это очень трудно, с помощью одних только рук избавить жертву от бумажника. На самом деле это невероятно трудно. Для этого нужно научить руки жить своей жизнью. Здесь действует принцип сороконожки, которая не сможет идти, если вдруг задумается, в каком порядке перемещать ноги. Так же и с руками. Сначала нужно придать пальцам чувствительность и особую подвижность, чтобы они научились жить сами по себе, затем их нужно снова подчинить себе, а то ведь своевольничать начнут, под монастырь подведут. Мои пальцы не безобразничают и делают лишь то, что я им велю. Навел их на пистолет Сбитнева, и они его мне подали на блюдечке с голубой каемочкой.