Семья - Далия Трускиновская

— Да нет, с ним хорошо было, и в постели, и вообще…

Дальше он слушать не хотел. Значит, у нее с этим, который с проседью, что-то было!

Он бесшумно встал и ушел.

Подслушивать нехорошо, это он знал, но вот впервые в жизни сознательно подслушал — и не испытал угрызений совести.

До этой новости он Джимми очень уважал. А теперь вдруг оказалось, что она такая, как все, играет в свои женские игры с мужчинами, рассказывает подругам всякие подробности — с кем хорошо, с кем нехорошо… Джимми словно раздвоилась — одна лихо командовала сотрудниками в «Беги-городе», носилась на байке и могла залезть, разрабатывая маршрут, на любую крышу; другая лежала в постели, готовая принять там мужчину…

В «Пятачке» Мерлин взял нарезку — ветчину и копченую колбасу, взял хлеб и глазированные сырки, подумал — купил еще и чай. Мать брала обычно самый дешевый — она искренне не понимала разницы между сортами, а он понимал. Настроение было гадкое, он постоял перед полками со спиртным — и взял дешевую водку. Мерлин пил водку очень редко — после того, как в пятнадцать лет отравился какой-то левой дрянью. Но сейчс ему вдруг захотелось — деньги есть, чего же не взять.

Мать была дома, смотрела телевизор. Спрятаться от телевизора можно было только на кухне. Они жили в старом доме, в однокомнатной квартире, причем комната, довольно большая, была как буква «Г». Верх буквы, совсем маленький, они отгородили шкафом — получился закуток, который заняла мать. Это было разумно — Мерлин, слоняясь по тусовкам, иногда и под утро приходил, а она вставала рано, и шкаф как-то обеспечивал ей темноту и тишину. Но вот телевизор стоял за пределами закутка.

— Мишунчик! — обрадовалась мать. — А я супчик сварила!

Варить суп она не умела — вечно недосаливала. Мерлин сейчас не хотел с ней разбираться и пошел на кухню — разогреть суп. Она вышла следом — ей нравилось смотреть, как он ест. И, конечно, она увидела, как сын достает из рюкзака водку.

— Мишунчик!

— Что?

— Мишунчик!

— Мать, я взрослый человек!

И понеслось…

Все скопившееся недовольство Мерлин выплеснул в крике по случаю водки и собственной взрослости. Мать разревелась и ушла в закуток. Он налил в чайную чашку грамм пятьдесят, выпил единым духом и попробовал заесть супом. Но мать, которой сто раз было говорено про недосол, пересолила. Мерлин треснул кулаком по столу, полез в холодильник, нашел дешевую вареную колбасу, откусил прямо от мягкого розового цилиндра — сколько поместилось во рту.

Ему было скверно. Он понимал, что сорвался напрасно. Нужно было подождать с водкой — мать бы ушла в закуток, и тогда… Но, с другой стороны, увидеть свою вину в новом скандале он просто не мог. Мать же должна понимать, что взрослый сын, который сам зарабатывает себе на жизнь, имеет право выпить, когда пожелает и что пожелает! А она не понимала, и объяснить ей было невозможно, на нее действует только крик — крика она боится и прячется. Так рассуждал Мерлин, наливая еще водки в чашку.

Возможно, и Джимми на самом деле была такой — знающей толк только в своей работе, как мать, а дома называющей своего мужчину Маркунчиком, а другого — Витюнчиком, а третьего — Сашунчиком! Она перестала быть веселой девочкой в прикиде рокера — и простить ей это было совершенно невозможно. Чтобы на душе полегчало, потребовалась третья чашка. Потом он лег спать, и к рассвету ему поплохело — мутило, измучили безуспешные рвотные позывы, голова стала чугунная, и только в восемь утра он избавился от мерзкой отравы.

Мать слышала, как он бродит по квартире, но не окликнула — боялась. Он знал, что она слышит, знал также, что если ее позвать — она кинется на помощь страстно и бестолково. Но не позвал.

Потом он заснул.

Его разбудил Кузькин звонок. Учителя знали, что она дружит с Мерлином, и задали ей вопрос: твой охламон собирается хоть на последние деньки вернуться в школу и формально завершить учебный год? У них, учителей, была своя отчетность, и балбесы, которые вываливаются из учебного процесса, ее сильно портят.

Мерлин подумал — и решил доползти до школы. В самом деле, столько времени проболтаться без учебы — как-то неправильно. Он наметил этот поход на завтрашнее утро, понимая, что день лучше провести в постели: почитать книжку, послушать музыку, просто поспать. А вот завтра — начать что-то вроде новой жизни, где не будет «Беги-города». В конце концов, он там работал неофициально, Джимми платила ему из своего кошелька. Ну, поработал — и хватит. Все в жизни нужно испытать — и веселые дежурства на пунктах тоже, и мозговой штурм, когда за два часа надо придумать сценарий, и беготню по задворкам и крышам. Это было весело, да, и это кончилось.

Иногда он бывал отчаянным фантазером. Просыпался в душе какой-то лихой архитектор и выстраивал целую конструкцию светлого будущего: вот Мерлин открывает двадцатую по счету выставку своих фотографий, притом что в реальности ни одной путной еще нет, вот Мерлин на дорогущем велосипеде едет по прекрасной Франции, предварительно затарившись классным пивом в Германии. Сейчас образовалась новая композиция — договорившись с учителями по-хорошему, Мерлин сдает все пропущенные контрольные, отвечает на все вопросы, и вот он уже на вступительных экзаменах в институт (про необходимость высшего образования говорила не только Джимми, об этом и Лев Кириллович проповедовал), и вот он уже студент, в новой для себя тусовке, с новыми правилами и перспективами. Музыкальная тусовка перспектив не обещала, разве что гениальный Лесь мог куда-то пробиться, выпускать свои диски, и то — если за дело всерьез возьмется Кузька.

Видимо, он задремал, конструируя будущее, потому что телефонный звонок прервал совсем уж звездную эйфорию.

— Мерлин? Клашка заболел, чеши сюда живо! — приказала Джимми. — Без тебя не обойдемся! По дороге забеги в игрушечный магазин, возьми двадцать красных шариков, двадцать зеленых и двадцать желтых. Да — и кофе принеси, у нас кофе вдруг кончился!

Он хотел соврать, что болен, что помирает, но Джиммин голос пропал — спорить было не с кем.

Вот так и вышло, что он принял душ и пошел покупать воздушные шарики для новой игры.

В офисе, как всегда, было шумно и радостно. Мерлин, по дороге решивший, что принесет заказанное и смоется, не сумел уйти. Там же выяснилось, что делала Джимми на заброшенной базе отдыха. Она планировала устроить там последний пункт игры, к которому — гонка на скорость по ночным грунтовкам, а финал — ночной шашлык и пляски у костра. Такого она еще не затевала, для плясок требовались девчонки, как Мерлин подозревал — легкомысленные девчонки, и Нюшель, подруга Яна, уже звонила в студию, где учили танцу живота.