В мире актеров - Свободин А.П.

А следующая ее роль была сыграна не в спектакле, не в кинофильме и не по телевизору и об этом надо рассказать подробнее, ибо это новое, ранее не встречавшееся. Предложил это Святослав Рихтер. Он не только великий музыкант нашего времени, но человек с универсальным художественным мышлением. Он придумал и, главное, сумел осуществить некое новое действо. О нем поговаривали, ходили слухи, говорили даже, что "неприлично не побывать", что там, мол, собирается "вся Москва"… Ох, уж эти театральные кумушки! Но не будем строги.[2]

Называется это "действо" "Декабрьские вечера" и то, что я увидел и услышал в самый канун Нового года в белом зале Музея изобразительных искусств имени Пушкина в самом деле было необыкновенно.

Идея соединения разных искусств в надежде получить новое средство воздействия на душу зрителя привлекала художников всегда, причем именно крупнейших мастеров, достигавших, казалось бы, мыслимого совершенства в своем жанре. Может быть это происходит оттого, что они острее нежели другие чувствуют ограниченность отпущенного им природой творческого пространства?..

Вспоминается случай из жизни Льва Толстого. Однажды он предложил соединить искусство художественного слова, живопись и прозу в нечто цельное, единое, с тем, чтобы все это особым образом выразило исполненное тут же музыкальное произведение. Он взялся написать рассказ, Илья Репин должен был стать автором картины. Последнюю, по мысли Льва Николаевича, выставят перед публикой на эстраде, с которой артист Андреев-Бурлак (его манера чтения нравилась Толстому) прочтет то, что сочинит писатель.

Идея не осуществилась, поскольку лишь один из предполагавшихся участников исполнил задуманное. По счастью им оказался сам Толстой. След несбывшегося – "Крейцерова соната".

...Интересно все-таки, в какой степени усиливается (или, в случае неудачи, ослабляется) действие каждого из искусств, вместе составивших новое? Что тут – иное качество? Наверное. Загадка? Это уж точно.

Как известно, наиболее часто соединяемые искусства – театр и архитектура. От римских цирков и средневековых замков до прозрачных интерьеров современных аэропортов – где только не играли актеры, не пели певцы!

То, что предложил Святослав Рихтер – воплощение этой вечной идеи синтеза искусств.

Спектакль, нет – концерт, нет, лучше все-таки сказать то, что уже сказано

д е й с т в о

, начинается заметно раньше чем прозвенит звонок, приглашающий в зал. По галерее знаменитой парадной лестницы музея публика поспешно прохаживается и висящие на ее стенах портреты в таком живом старинном багете втягивают нас в свой мир, обволакивают, возбуждают спокойствием отшумевших, но не отошедших мыслей и страстей. Выставка "Английский портрет". Но английским художником изображен и русский вельможа Воронцов, при одном взгляде на него сразу приходит что-то пушкинское, лирика и эпиграммы... Тут нежный и тонкий поэт Перси Биши Щелли и страстный политик и язвительный драматург Ричард Бринсли Шеридан, подаривший нам язвительную пьесу "Школу злословия" и непреклонный и азартный Уильям Питт-младший в 24 года ставший премьер-министром (Англии и поставивший целью своей жизни сокрушение Наполеона... Были тут и другие, "славные мужи", как написали бы о них в начале прошлого века. Дыхание истории обдавало нас своим холодным теплом. И кто знает, не проводи мы этих двадцати минут на галерее, восприняли бы именно так то, что предстояло нам в белом зале?..

А предстояло вот что.

По сторонам небольшой эстрады один на другой были поставлены сценические станки, оголив свои бесхитростные конструкции. В центре эстрады расположился камерный оркестр. За музыкантами во фраках, как и положено, на некотором возвышении – камерный хор, Между оркестром и хором – место для солистов, Я так дотошно обрисовываю всю эту топографию, потому что по замыслу режиссера все элементы должны взаимодействовать с драмой.

Началось так. По проходу через зал, где главным действующим

лицом должны были стать музыка Генри Перселла к шекспировской "Буре" и сама шекспировская пьеса, потянулась вереница современных молодых людей. "Свитера и джинсы". Впрочем, в костюмах прояснились и некоторые театральные атрибуты. Они врезались в строгое пространство ампирного зала: "Вторжение варваров в Рим – подумал я. – Где-то тут в музее должна быть такая картина. Но тут, же возникла и другая ассоциация: шекспировская бродячая труппа... А они уже расположились на эстраде, легко, как единое живое тело заполнили "станки". Один из них принял классическую позу дирижера – руки в стороны и чуть вверх. Тишина. И под дирижерскую палочку началась... словесная музыка. Она состояла из обычных слов названия спектакля, имен участников, постановщика. Но первые звуки этого остроумного "концерта в прозе" извлечены были из звонкого и шипящего слова "ШЕКСПИР"!

Шекспир, пир-шекс, шекс-пир. Шипенье и рокот, предчувствие бури, звук волны, в их руках оказались воздушные шары и потрескиванье их слилось в оглушительный грохот шторма.

Предстояла музыка, предстояли скрипки, чембало, пенье солистов, пенье хора и ребята подстраивались под будущую музыку. И тут я подумал, что хорошо, что против ожидания не вышли они в костюмах эпохи Шекспира и что не началась обычная хоровая мелодекламация. Мы непременно бы заметили, что носить "исторические" костюмы они не умеют, что их жесты не "оттуда", а "отсюда" и даже еще не из профессионального театра. Нет, не уходить "вглубь веков", а "глубь веков" привести в этот зал – такова была, очевидно, задача постановщика и всего действа и драматической его части А.Эфроса.

А ребята были его студентами, с младших курсов ГИТИСа. Будущие актеры и режиссеры не слишком умело, с "непоставленными" голосами и ломкими жестами, а порой, увы, с не слишком отчетливой дикцией, но искренне и увлеченно изображали разбушевавшуюся стихию, а когда это было нужно выделяли из своей среды персонажей шекспировской пьесы – Гонзало и Калибана и, конечно, влюбленных Фердинанда и Миранду...

"Буря" (она давалась, конечно, во фрагментах) – прощальная пьеса Шекспира, позже нее был написан лишь "Генрих

V

III". Она не реальна и не сказочна наподобие "Сна в летнюю ночь", хотя в ней действуют духи и главный из них Ариэль, помогающие изгнаннику Просперо вершить суд добра и справедливости в этом недобром и несправедливом мире. Как бы философский итог, прощальный взгляд автора на покидаемое им человечество и надежда на его исцеление. Тут отзвуки мотивов больших шекспировских трагедий и в то же время гармоничный взгляд на мир великого художника. И все это лучшее сего было выражено в завораживающей, звучащей современно и возвышенно отстраненно музыке Перселла, превосходно исполняемой оркестром и хором.

Однако для того, чтобы все элементы пришли в общее согласное движение необходимо было объединяющее начало. Им и стала Анастасия Вертинская с каким-то внутренним восторгом и безупречным чувством стиля сыгравшая роль Просперо. Актриса переживающая творческий подъем явила ту гармонию жеста, голоса, манеры произнесения стиха, что придала всему вечеру знак красоты. Черный камзол, волшебный черный плащ ее героя, свободное легкое парение в пространстве зала, звонкая дикция, когда голос предвещает музыку, а музыка как бы продолжает голос – все это и есть цель "действа", каким оно может стать в своем высшем выражении.

А заканчивалось музыкой. Она все более овладевала пространством и временем, сглаживала, объединяла, уносила ввысь, завершая то, что в программе значилось как "Образы Англии", но что по сути было образом борьбы Добра и Зла, поэмой о совершенствовании мира и человека.

Да, временами всему действию грозил разрыв на отдельные элементы и некоторые из них сами по себе были обыденны. Временами такой разрыв и происходил. Но там, где торжествовало о б ъ е д и н е н и е на нас, волнами накатывалось нечто художественно цельное, сильное и свежее. И черный плащ Просперо и легкое дыхание актрисы, столь органично слившейся с этим залом, с этими портретами на галерее, с музыкой и словом – все это уносило нас в мир вечности и красоты.

Анастасия Вертинская в поре расцвета и иной читатель возможно, ждет от автора комплиментов своей героине, перечисления ее достоинства, например, эрудиции или "круга чтения". Можно, конечно, – и эрудиция, и круг чтения... Знает языки – родители постарались, особенно свободна в английском. Но, когда я думаю, что же сделало ее актрисой, не боящейся сложных задач, чувствующей целое – спектакль, фильм, общее движение художественной идеи, то прихожу к мысли в большей мере она сделала себе сама.

Ее сделало актрисой неукротимое честолюбие. Да, да честолюбие, душевное качество, к которому мы порой склонны относиться настороженно. Но если понимать его как любовь к чести (необязательно – к почестям!), как жажду первенства, то без этой черты нет художника, нет актера. Дух соревнования витает над сценой и экраном. Поединок талантов все равно что поединок влюбленных такова уж диалектика творчества. Художник не состоится, если в нем не бушует пламя честолюбия, сосредоточенного все на одном, все на одном, все на одном... Это пламя сообщает энергию бесконечному терпению и пробам, дает силы карабкаться в гору по непролазным тропинкам и все начинать сначала столько раз, сколько потребуется. Все сначала. Сколько потребуется.