Дневник - Жюль Ренар

Мне кажется, что, если бы я разошелся, я мог бы написать психологию собаки, психологию ножки стула. Но я убоялся скуки.

Все мы несчастные глупцы (говорю о себе, разумеется), неспособные два часа подряд быть добрыми или злыми.

Если бы мы имели мужество себя убить! В сущности, мы к этому совсем не стремимся.

Долг? Нет уж, увольте!

Все это банальщина.

4 февраля. Он обхватывал затылок ладонями и тряс голову над чистым листом, словно надеясь, что сейчас на бумагу посыплются несозревшие слова, те, что никак не оторвешь от ветки[40].

22 февраля. Швоб рассказывает:

— Мендес[41] сказал в присутствии посторонних лиц: «Я нахожу, что «Паразит» Ренара очень хорош. Надо привлечь его к нам. Напечатайте главу из его романа в нашем «Приложении».

Я: Какой все-таки талантливый человек этот Мендес.

29 февраля. …Наши «старики» видели характер, целостный тип… А мы, мы видим тип, лишенный целостности, с его минутами затишья и кризисов, в добрые его минуты и в его минуты злые. Этим стремлением писать правду были одержимы и наши великие писатели, но у нас оно сильнее и крепнет день ото дня. Но приблизились ли мы к правде? Завтра или послезавтра мы будем звучать фальшиво; так будет до тех пор, пока вселенная не утомится собственной своей бесполезностью.

4 марта. Мелкие любезности о моем «Паразите»: «Хамская книга», «Оскорбление всех приличий».

Доде: Где это видано, чтобы женщины штопали подштанники в присутствии молодых людей?

Гонкур: Да нет же, наоборот. Это очень хорошо.

Анатоль Франс (Марселю Швобу): Я нахожу книгу прекрасной, но как, скажите, я могу говорить о ней моим читателям?

9 марта. Вчера обед в редакции «Плюм». Редко попадается умное лицо умного человека. Головы нарочито уродливые, вроде набалдашников. Страшен Верлен: мрачный Сократ и грязный Диоген; смесь собаки и гиены. Весь трясется, падает на стул, заботливо подставленный. О! Этот смех в нос, — у него резко очерченный, как хобот, нос; смеется и бровями и лбом.

При входе Верлена какой-то господин — как оказалось через минуту, просто дурак — воскликнул:

— Слава гению! Я незнаком с ним, но слава гению!

И захлопал в ладоши.

Редакционный юрист сказал:

— Ясно, гений, раз ему наплевать на свою гениальность…

Затем Верлену приносят колбасу, и он жует.

В кафе ему надоедают: «мэтр», «дорогой мэтр!», а он неспокоен, ищет шляпу. Он похож на спившегося бога. От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Сюртук в лохмотьях, желтый галстук, пальто местами, должно быть, прилипло прямо к телу, голова как будто высечена из камня, подобранного на развалинах…

А обед! Грязные руки официанта, грязные тарелки, волокнистая баранина, которую едят с блюдечек…

…Возвращаясь с Рашильд, мы говорим о ней самой, о ее непонятом, непризнанном уме; мы говорим о нашем творческом бесплодии. Странная вещь! Есть книги, которые нам нравятся, увлекают нас, и все же мы не хотели бы писать таких. Потому что незачем писать так. Очень странно!

— Значит, — говорит Ремакль, — вы считаете, что женщина проста?

— Ну да, — говорю я. — Мне хотелось бы написать книгу, где женщина представлена как существо простое, в противоположность «женщине-лабиринту» новейшей литературы.

Мораль этого обеда: ресторатор заметил, что по крайней мере шестнадцать из нас не заплатили.

— Хорошо быть гениальным писателем, — говорит Дюбюс, — можешь быть свиньей, навязывать другим свои пороки, своих вшей. И все считается естественным…

14 марта. Валлет рассказывает, что ребенком он от смущения вытирал ноги, уходя из гостей.

* — В Верлене, — говорит Швоб, — живет добропорядочный человек, гражданин, патриот, который верит в то, что прожил жизнь с пользой. Он твердит: «Я прославил Францию» — и мечтает об ордене.

15 марта. Анализировать книгу! Что сказали бы вы о сотрапезнике, который, вкушая зрелый персик, стал бы вынимать куски изо рта и разглядывать их.

21 марта. Снобизм. Живут вдвоем, детей не имеют, решили усыновить чужого ребенка и довели его до кретинизма. Во время обеда он не смеет попроситься в уборную. Чаще всего он слышит одну и ту же фразу: «Жорж, не смей этого делать!» Еще бы, он испортит свой костюмчик, который стоит восемьдесят франков.

Даже когда супруги обедают в одиночестве, мосье требует, чтобы мадам выходила к столу в платье со шлейфом, декольтированная, с цветами на груди. У него есть и другая забота — как бы в Булонском лесу его лошадь не обошли.

Если ему это удавалось, весь день он сидел напыжившись.

* Мне ужасно хочется написать монографию о кроте.

26 марта. Ему хотелось бы кормить слона с ладони.

1 апреля. Решительно отказаться от длинных фраз, о смысле которых догадываются по началу.

5 апреля. Пора покончить с вечными воплями литераторов против литературы. Перестаньте писать — чего проще.

7 апреля. Сто тысяч душ — сколько это составляет людей?

* Рядом со мной завтракает Оскар Уайльд. Оригинальность его в том, что он англичанин. Протягивает вам портсигар, но сигарету выбирает сам. Он не обходит стол: он просто его отодвигает. Лицо у него спесивое, в красных точечках, длинные выщербленные зубы. Он огромный и носит огромную трость. У Швоба все белки испещрены крохотными прожилками. Уайльд говорит:

— Лоти издал свои акварели. Мадам Баррес уродлива. Я ее не видел. Я не вижу того, что уродливо. Я знаю, да, да, знаю, как работает Золя по документам. Как-то один из моих друзей доставил ему два вагона документов. Золя от радости потирает руки, заканчивает книгу, но мой друг пригоняет еще три вагона документов: Золя пришлось ночевать на улице. Триста страниц о войне! Один из моих друзей, вернувшись из Тонкина, сказал мне: «Когда мы побеждаем, мы похожи на ребятишек, играющих в мяч; когда нас побеждают, мы похожи на игроков, играющих засаленными картами в мерзейшей харчевне». Это говорит мне куда больше о войне, чем «Разгром» Золя!

12 апреля. Документы. Золя, чтобы написать «Землю», нанимает экипаж и отправляется в Бос.

Иллюстрация художника Гюара к роману Жюля Ренара «Паразит»

23 апреля. Писатели, которых нельзя узнать, у которых на лице нет носа.

30 апреля. Ирония — стыдливость человечества.

2 мая. Когда прогуливаешься по лесу с художником, самое главное — это останавливаться перед каждым деревом и спрашивать: «Вы каким его видите? Синим, зеленым, лиловым? — и добавлять: — Я лично вижу его синим».