Туман-Озеро - Михаил Федоренко

«Яснов!» — догадался я.

— Похоронили нашу старушку… — говорит сержант сокрушенно.

Номерные посмотрели на меня и заухмылялись. Было ясно, о чем они думали. Перевариваю их взгляды — что делать, хорошо еще, что ехидного наводчика нет.

— Уже санбат снимался, когда я узнал ваши координаты, — передохнув, Яснов продолжал: — Пристроился на крыло полуторки… держусь за кабину… Слева фрицы катят наперегонки… Буду искать своих возле кургана… Еще в пути решаю. Характер мне ваш известный. И вот не ошибся… И вот не ошибся… — глядя на дорогу, повторяет сержант переменившимся голосом.

Прямо против нашего кургана пыль заклубилась и поднялась к небу, как от взрыва. Из-под нее боком вылетела автомашина. Разбрасывая по сухому придорожью людей, она рухнула вниз кузовом.

— Все же пожаловали!.. — говорит Яснов. А сам так и сучит пальцами.

Раздавив полуторку, прямо к нам мчится вражеский танк. Со ствола его орудия свисают обломки растрощенного кузова. За первым второй, третий танк…

Я и Яснов стоим над окопом. Остальные — внизу, возле орудия. Чтобы хоть что-нибудь сделать, нужно пушку выкатить… Миг, легкая и приземистая, она уже смотрит стволом в сторону дороги.

— Действуйте! — торопит меня Яснов. — Действуйте!

Я не увидел старуху л ее мальчика, а только подумал о них; рванулся было к пушке, но Яснов меня опередил.

— Расчет! — потряс сержант кулаками. — Орудие! — закричал он и, путаясь без привычки руками, заработал механизмами; стал целиться в танк прямо через ствол.

«Скорее бы выстрел!.. Скорее бы!.. Сейчас танки!.. Сейчас!.. Скорее!» — мысленно тороплю я сержанта.

— Снаряд! — кричит он.

— Есть снаряд! — отвечаю, как новичок на учении. Глазам не верю: первый танк стоит, а с его пушки растерянный фашист сбивает ногой обломки кузова…

«Вот так выстрел упустил я!»

— Tax! — бьет наше орудие.

Нужно спешить за снарядами… Делать больше нечего.

Возвращаюсь — нет пушки! Держу на бедрах по снаряду и мечусь, как мышь в решете. Один танк обходит курган с запада, второй, тот что остановился было, волчком крутится на месте. Из него валит во все стороны черный дым. Теперь не видно ни фашиста, сидевшего верхом на стволе орудия, ни обломков кузова; третий крадется к кургану с востока.

«Пушка укрылась с южной стороны!» — наконец, соображаю и бегу.

— Ложись, ложись! — бьет мне команда прямо в лицо, а орудие смотрит в грудь. Метрах в сорока за ним уже горит второй танк, что обходил курган с запада. Корпус у него разворочен, башня свисает набок.

Tax!.. Тах!.. — слышу над головой. Ползу на животе под стволом пушки и думаю с досадой: и мне нужно было положить бабушку с ее внуком, как меня положил Яснов. Потом извинился бы…

— Учту!.. Учту!.. — дежу сквозь зубы и выползаю из-под орудия.

— Отбой! — командует Яснов. Потом срывает с себя халат и вытирает рукавом лицо. Выцветшая гимнастерка у него разлезлась, из нее выпирает лопатка.

— У вас новый хозяин, — поворачиваясь ко мне, говорит он. С номерных ручьями течет пот, но они только улыбаются. Разве не показал себя сержант? — читаю у них в глазах. Я похож на пареного рака. Такое во мне растет против самого себя зло, что хоть сквозь землю провались.

— Ну, будем знакомы, — протягивает мне руку Яснов. — Как там у вас, локотки не пооблезли? Не падайте духом, я тоже не сразу' привык смотреть танку в ствол. Теперь и у вас дело пойдет не хуже моего, — подбадривает он меня, не иначе как из вежливости.

— Все решили первые выстрелы, — говорю я.

— Решил снаряд, который вы мне подали, — уточняет сержант. — А если бы не этот снаряд…

— Нашелся бы другой.

Скриплю зубами, но упрямлюсь.

— Был бы нам гроб с музыкой, если бы фашисты не затеяли возню со своей «бертой». Переднему танку нужно было идти на таран. А он сам остановился и остальных задержал.

Ясное передернул плечами.

— Ну, я пошел к командиру батареи, может и мне такую дадут, — говорит он, окидывая любовным взглядом пушку.

Теперь номерные не вытерпели.

— Она же вам дадена! Посмотрите, товарищ сержант! — закричал громче всех правильный.

— Что?.. Вижу, арапа заправлять вы так и не разучились и при новом начальнике? — сердится сержант.

Тогда взял я его за локоть, подвел к щиту и показал на табличку. Сержант читает, а рука его шарит за плечами, будто он хочет натянуть на себя халат, которого на нем нет. Бледный, как стена, смотрит на нас непонимающими глазами.

Я стараюсь поймать взгляд кого-нибудь из номерных, но те отворачиваются.

«Удружили, называется… все это наводчик».

— Меняем позиции!.. — как всегда с насмешкой объявляет связной. Тут и грузовик подходит за орудием.

Вскоре Яснов получил письмо от мальчика.

Вот что значит один раз оплошать. Все в полку, да не только в полку, знали, что орудие мне предназначалось в подарок, а попало Яснову за здорово живешь, из-за коварной шутки наводчика, которого и след простыл.

Я ходил сам не свой.

Слава Яснова и его орудия росла с каждым днем.

Чтобы не видеть мою унылую физиономию, командование послало меня в артиллерийское училище…

После окончания школы пошли фронты, госпиталя, опять фронты. Наступать мне посчастливилось по тем же дорогам, что и отходить.

После одного из ранений, как только срослась ключица, меня назначили в новую часть командиром батареи. В Бендерах узнаю, что мое подразделение где-то западнее города. Стараюсь выбраться с площади, заваленной танками, пушками, легковыми, грузовыми, штабными и еще черт знает какими машинами, отмеченными орлами да крестами. Иду, под ногами чвакает. Спотыкаюсь. Это указатель дорог повалился набок и выглядывает из грязи. На нем орел со свастикой в когтях кажется издыхающим.

А вот и красная звезда на белой фанерке выглянула из-за угла дома.

Теперь все фронтовые стрелки на запад показывают!

Вспомнились мне те дни, когда они показывали на восток.

«Где теперь Яснов? Наверно, командир дивизиона, не меньше».

Прихожу в батарею и знакомлюсь с людьми и материальной частью, и вдруг… Вдруг читаю табличку на пушке и не могу унять дрожи в сердце.

— Вы знали Яснова? — спрашиваю командиров огневых взводов и бойцов.

— Как же, знаем, — говорят те. — Это наш командир расчета. А вы его знаете? — спрашивают.

— Я ли знаю Яснова?!

Показали мне шинель в скатке, стоптанные кирзовые сапоги, пилотку, защитную пару обмундирования, выбеленного солнцем и дождем. В гимнастерке не хватает рукава, выгорел бок.

— Минуточку, товарищи… Я сейчас. Я сейчас… — извиняюсь и, стиснув до боли зубы и сжав кулаки, иду в сторону. Борюсь с собой… И не могу. В груди клокочет, горло перехватило, накипают слезы.

— Не сметь плакать! Назад! К орудиям!.. — шепчу, а перед глазами седая женщина, мальчик, Яснов, как живой…

«Не сметь плакать! Назад! К орудиям!..»

Зеленый экспресс

Поезд удалялся от границы. Перед ним расступались горы и медленно проплывали мимо, овраги бросались под самые колеса.

— Ту-ту! Чах-чах! — разносилось по горам.

Вечерело. Солнце опустилось в лохматую черную тучу, сразу наступила темнота. Ночью зашумел ливень.

Узкий коридор предпоследнего вагона отсвечивал стеклянной желтизной. Но квадраты окон, несмотря на резкий электрический свет, были угольно черны. В них вспыхивала серебристая россыпь, светились матовые струи, обнажалась жуткая темнота. Ночь, как бы завидуя свету, заглядывала в окна.

На глухом полустанке в вагон вошли пограничники. Они еще в тамбуре сняли намокшие зеленые плащи и приступили к делу: двое автоматчиков встали у выходов, а капитан и сержант вместе с проводником пошли по купе.

Пассажиры собрались в коридоре, переговаривались, курили.

— Видели, как они умаялись? Наверно, хорошую пробежку совершили по горам, — обратился к соседям пассажир в полосатой пижаме. Он, волоча шлепанцы, обутые на босую ногу, осторожно приблизился к последнему, еще не проверенному купе, в которое вошли пограничники.

Купе это находилось рядом со служебным.

Капитан бегло осмотрел его. Справа, внизу, храпел под ватным одеялом и бобриковым пальто полный мужчина средних лет. Голова его с одутловатым потным лицом была запрокинута вверх подбородком, концы влажных усов торчали рогачами.

— Водянка, — уловив взгляд капитана, сочувственно сказал проводник, стоявший в дверях.

На второй полке, без постели, согнувшись, лежал лицом к стенке старик в истоптанных яловых ботинках и серых бумажных штанах, испачканных известью. Тощую спину старика прикрывал черный поношенный пиджак.

Нижняя полка слева — пустовала, а на средней, раскинув длинные ноги, спал под наброшенным на голову кителем военный. Его грудь высоко и ровно поднималась, сиреневая майка в такт дыханию то натягивалась, то собиралась в морщинки.