Весна в Ялани - Василий Аксёнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, не спрасывала, – говорит Гриша.
– А они твою речь понимают?!
– Понимают!
– Да уж. Тебя и мне-то понять трудно! – кричит Рая. – А я была, к твоему сведению, учительницей русского языка в старших классах, в Витебске!
– Ты чё орёшь-то?.. Мы тут не глухие, – говорит Электрик.
– Да насмешил он, этот Гриша. Хоть бы что умное трепал. Миса и Маса.
– В шахматы сыграем? – предлагает Коле Электрик. – Или потом?
– Какие шахматы вам? Выпить надо!.. Карпов и Каспаров!
Опять телевизор включился. Новости передают вечерние.
Разговор начался про политику.
Электрик за советскую власть и коммунистов. Рая за демократию.
– А ты за кого?! – спрашивает Рая у Коли.
Молчит Коля, думает, похоже, за кого он?
– Отстань от человека, – говорит ей Электрик.
– Он за царя-батюшку, наверное, – говорит Рая. – И за попов. Он у нас в Бога верует. И в чёрта.
– Тебе-то что?
– Да мне до лампочки!
– А привязалась чё тогда?
– Поговорить уже нельзя?
– Ты говорила бы, то лаешь, – говорит Электрик.
– Пусть он, – кричит Рая, – хоть в божью коровку, хоть в кузнечика верит! У нас свобода, демократия!
– Ну, задолбала этой демократией. Засунь её себе куда-нибудь.
– Как грубо!
Флакону всё равно, какая власть: все кругом жулики и воры, по всем тюрьма давно тоскует, мол. Он больше молчит. И когда трезвый, и когда выпьет. Небольшого роста. «Как Наполеон, – говорит про него Рая. – Только тощий». Худой действительно. Сутулый. Нос вмятый – переносицы нет, одна пипка. Губы отсутствуют – только разрез. «Сжевал их от злости на свою судьбу, – говорит Рая. – И проглотил, чтобы на водку не облизываться». Зубы у Флакона гнилые, прокуренные. Усы и бороду не бреет, а подстригает ножницами, – пучками, как у некоторых на бородавках, торчат на лице волосы. Глаза маленькие, узкие, какого цвета, и не разглядишь. Скулы татарские. Отсидел Флакон в общей сложности пятнадцать лет. За воровство в мелких размерах. Какие и у него, у Флакона, имя, отчество и фамилия, Коле тоже не известно.
Выпили разведённого спирту. Огурцами и картошкой, жаренной на подсолнечном масле, закусили. В тарелке мясо.
– Мясо ешь, – говорит Рая. – Чтобы твой мальчик тебе не отказывал… Белошапкин быка забил, мы у него вчера купили. Не кошатина, не собачатина. Не опасайся. То там, в балке, наголодался. Или Луша накормила? Сейчас не пост?.. Она же верующая. А молитесь-то вместе? Под одеялом?
– Перестань! А то получишь… Чё, у тебя милиция была? – спрашивает, перебивая Раю, у Коли Электрик.
– Были, – говорит Коля.
– Из-за Шуры, Росомахи?
– Из-за него.
– И чё спрашивали?
– Как и когда, в какое время обнаружил?
– И всё, что ли?
– И про какую-то пилу?
– Чё ты сказал им?
– Что я не видел никакой пилы.
– Правильно, – говорит Электрик. – Где бы ты её увидел.
– Лисий язык я тозе понимаю, – говорит Гриша.
– А лисы – твой? – спрашивает его Рая. – Гриша, ты помолчи! Лучше вот выпей. Уже живот болит от хохоту.
Налила Рая в стакан спирту, из-за стола поднялась, прошла до Гриши, подала ему стакан. Выпил Гриша, засмеялся.
– Ох, крепка совеская влась!
– А закусить?
– А мне не надо.
– Русские не закусывают!
– Не заедают.
Приняла Рая у Гриши пустой стакан, пошла к столу с ним. Села.
– Русский – нос плюский, глаз узкий… Ох, уморил меня уж этот парень.
– Пилу мы в городе продали, – говорит Электрик. – За две тысячи. Мясо у Белошапкина на что купили, думаешь? А на хрена она теперь Шуре, мёртвому, пила-то эта? Чё там пилить?.. Распилят черти без пилы. Мы, Коля, должны тебе за флягу, и это факт, но за неё нам ещё деньги не отдали.
– Не надо мне денег, – говорит Коля. – Верните флягу.
– Как мы тебе её вернём?.. Она ушла уже.
– И адреса не оставила! – говорит Рая. – Не позвонит и не напишет!
– Высчитает с меня Федя, – говорит Коля.
– Он про неё даже не вспомнит, – говорит Электрик. – Фляга какая-то ему… А если и вспомнит и высчитает с тебя, мы возместим тебе, деньги получим к той поре.
Гриша молчит, уснул. Прямо на полу. Сидя, спиной притулившись к стене. Флакон тоже спит – на кровати. Ушёл туда тихо и незаметно, как сквозняк.
Коля, Электрик и Рая за столом.
Штор на окнах нет – голые. За окном – снежный лог, луной освещённый. На горе, за логом, дом Истоминых. Окна в нём светятся. Тётка Елена, хозяйка этого дома, старуха лет под сто, не спит. Ну, чем-то, значит, занимается.
– Пойду, – говорит Коля.
– К Луше? – спрашивает Рая.
– К Луше я не пойду, – говорит Коля.
– Прогонит?! – говорит Рая.
– Не пустит, – говорит Коля.
Рая хохочет.
– Чё ты всё скалишься? – говорит ей Электрик.
– Хочу и скалюсь, – говорит ему Рая. – Тебе-то чё?
– Да надоела.
– А надоела если, уходи! Держать не стану… Давай, – говорит Коле, – на дорожку. Ты только мясом закуси, то опьянеешь.
– Да я и так уж опьянел.
– Не опьянел – под стол-то не свалился!
– Не хватало.
Выпили. Поднялся Коля. Шатается. Смотрит:
За столом Рая, Электрик и ещё кто-то, незнакомый, между ними.
– Кто это? – спрашивает Коля.
– Где? – говорит Рая.
– А между вами.
Рая хохочет.
– Уже и чудится.
– Пойду, – говорит Коля.
– Мы до двери тебя проводим, а то заблудишься.
– Заткнулась бы.
– А ты меня не затыкай – не дырка!
– Ещё какая. Как лохань.
– Нахал!
Взяв Колю под руки, пошли все вместе до двери, шатаясь. Помогли ему надеть телогрейку и шапку.
– Завтра опохмелиться приходи.
– Приду, – говорит Коля. – Опохмелиться только. Мне же на работу… Ещё за сеном съездить надо будет.
– Да знаем, знаем! – кричит Рая. – Ты же у нас ведь пролетарий!
– Да не ори ты.
– Кто это там? – спрашивает Коля.
– Где? – говорит Рая.
– В углу.
– Это не кто, а что, – говорит Рая.
– Что? – спрашивает Коля.
– Шифоньерка!
– А чё с копытами?
– Да это ножки… Ой, белка-стрелка прибежала!
– Дура, не ржала бы. В ушах звенит уже.
– Я не кобыла!
– Лучше кобылой бы была.
– Тебя бы первого лягнула!
– Сучка…
– Уский – уский, а кето – человек, – не открывая глаз, бормочет Гриша.
– Спи уже! – говорит Рая.
– Не ори ты – разбудишь, – говорит Электрик.
Вышел Коля. У ворот. Стоит. Смотрит. Луна. Круглая – как блин, с едва заметным выкусом. К ней с юга туча подбирается, пока её не закрывает. Поредевшие из-за лунного света звёзды, звезда Полярная, Медведица Большая – свет от них слабый, но исходит. У тучи край озолотился. Туча вот-вот луну проглотит – пасть растворила на неё: похожа туча формой на собаку, хвост опустившую за горизонт.
Ялань пустынная, глухая.
Воздух морозный.
Ельник – как колесо вокруг Ялани, Ялань – как ступица в нём, и Коля в ступице той ось, вокруг которой всё вдруг завращалось.
Как будто в сказке про царевича и волка…
– Читал когда-то.
Вспомнил Коля, где мать его живёт, где его дом родной, туда направился.
Идёт.
– Ать-два, ать-два.
Снег под ногами у него поскрипывает.
– Как крахмал. Четыре, десять…
Черти в снегу, увязли в нём по пояс – кто-то как будто их натыкал тут, как вешки. И на заборах – как вороны. И на скворечнике сидит вон. Молча уставились на Колю.
– Ого, вас сколько.
– А ты думал!
Туча-собака заскулила, как обиженная, – хвост от неё, за ельник зацепившись, оторвался, звездой упавшей кровоточит; в брюхе луна – утробу прожигает.
Больно.
Приплясывает Коля. Любимую песенку своей покойной бабушки, Безызвестных Минодоры Сергеевны, напевает:
– Хаз-Хаз, голубец,Не гоняй моих овец.Они ку-у-уплены,Попы лу-у-уплены.У барана попа драна,У овечки малахай…
Петь перестал, вгляделся в разбегающихся от него в разные стороны чертей и в не стоящее на месте окружающее, остановил его временно, дом отчий разглядеть успел. И говорит:
– Кто-то в окне…
Колина мать, Галина Харитоновна, стоит в доме возле окна, смотрит, прищурившись, в улицу и говорит:
– Идёт ко мне, ли чё ли, кто-то?.. А кто тут может?.. Ни души-то… А не собака ли?.. Да нет… Как будто пляшет.
Узнаёт – и сердцем больше, а не зрением – в идущем сына своего. И произносит:
– Вот и такие мы бываем.
Иван Голублев
Одно никак не можешь вспомнить, силься не силься, другое – забыть. Губку в воду опусти и там, в воде, её попробуй выжать. Только лишь – стиснуть в кулаке – так и держать, пока не вытащишь. И жить вот так же. Пока жив. Ночью особенно – как наяву.
И днём – как вспышка.
Изнуряет.
Ставен для сердца пока не придумали – так мать обычно говорит. Меня жалея. И добавляет:
– Как и всему, ненастью время, надо пережить, ведь распогодится когда-нибудь, мол.
Переживаю.
Илья терпел и нам велел.
Человек не кошка – ко всему привыкает. Как вовне, так и в себе. Уже не так, как поначалу. Первого встречного не хочется прибить. Кто не был там – того особенно. Ну а кого-то и вдвойне.