Весна в Ялани - Василий Аксёнов

– А чё ты приходил?

– Сказать тебе.

– А чё сказать-то?

– Зовут тебя.

– Куда? – спрашивает Коля.

– Туда, – говорит Данила. – Где пять скворечников около дома.

– В Луговом краю? – спрашивает Коля.

– Где я был, – отвечает Данила.

– Электрик?

– Может. Такой – как дерево.

– Понятно.

– Ольха без листьев.

– Это он… Сушкой угостить? – спрашивает Коля.

– Нет, – говорит Данила.

– А чё ты хочешь?

– Пойти, – и развернулся. – Дверь, нога, порог, дорога, у людей одна беда…

– Какая? – спросил Коля.

– Одна, – ответил Данила.

Вышел. Ушёл без до свидания. Как для него обычно – для Данилы.

Включил Коля телевизор. Звук отключил.

– А-а, надоели.

Смотрит.

Всё одно и то же.

Верный залаял, слышит. Разговор в ограде. В дом кого-то Луша вводит. Ввела, сама осталась там, за дверью.

Сержант милиции и старший лейтенант, участковый.

«В Линьковский край к нам не проехать, – подумал Коля. – Где-то оставили машину. На Пятачке?.. У магазина?»

– Добрый день, – говорит лейтенант.

– Драсте, – говорит сержант.

На сержанте форма, что называется, сидит. Как влитая. На него её будто и шили. Придраться не к чему, хоть и захочешь.

Выправка.

На участковом – словно на гвозде висит.

Десять нарядов бы вне очереди.

Шилось на дедушку, досталась бабушке. Куртка ему, участковому, велика – погоны звёздочками на предплечья съехали, и рукава – почти как у боярской шубы. Шапка на уши натянута, глаза едва из-под неё выглядывают. Брюки гармошкой на ботинках – то ли сползли, не держит их ремень, то ли длинные не по размеру.

У сержанта в руках ничего нет, в перчатках, у участкового – под мышкой папка чёрная, и руки голые – пальцы виднеются из рукавов.

Лейтенанту лет тридцать. Сержанту двадцать два – двадцать три, вряд ли больше. Подбородки у того и у другого гладко выбриты, розовые, щёки алые, в румянце, а на верхней губе у того и у другого пушок золотистый, одинаковый. Поменяйся они друг с другом этими усами, никто и не заметит этого обмена. Сибиряки по виду оба, истые чалдоны.

По полу ногами постучали – из вежливости. Не раздеваясь – на службе, дескать, дело ясное, – проходят. В углы не смотрят – не ищут икон.

Сержант, сняв шапку и из рук её не выпуская, садится на диван, рядом с Колей. Замер, как в столбняке, – уткнулся взглядом в телевизор, как на какую-то диковину, ещё бы рот от удивления открыл.

Мальчишка.

Лейтенант солидно, по-взрослому, устраивается за столом, на табуретке, и, вытерев машинально перед собой рукавом куртки светло-зелёную клеёнку с бананами и ананасами на ней, папку на стол кладёт. А шапку так и не снимает, лишь на затылок её сдвинул.

Командир.

Оба, сержант и участковый, белобрысые.

– Фамилия, имя, отчество, – спрашивает, раскрыв папку и достав из кармана кителя ручку, лейтенант; на Колю не глядит при этом.

– Безызвестных Николай Сергеич, – отвечает Коля.

– Место и дата рождения.

Назвал Коля.

– Как обнаружил труп?

– А, это это-то… Да шёл…

– Куда шёл?

– В Ялань.

– Откуда?

– От деляны.

– Что там делал? С какой целью был?

– Где?

– На деляне.

– Сторожил.

– В какое время?

– Сторожил?

– Труп обнаружил.

– А-а. Не знаю, – говорит Коля. – Утром. Часов в девять или в десять… Если по солнцу…

– А на часы-то не смотрел?

– А они были бы…

– Понятно.

Рассказал Коля всё, как было, скрывать ему нечего. Про лыжников лишь промолчал, про то, что Шура уходил куда-то, тоже.

Зачем про это – раз вернулся, его на месте же нашли.

– Каких-нибудь споров, разногласий, вплоть до рукоприкладства и физического разбирательства, у вас с Александром Николаевичем Лаврентьевым раньше не возникало? – спрашивает участковый.

– Нет, – отвечает Коля.

– Угу, – говорит участковый.

– А чё нам было с ним делить?

– Тебе лучше знать, всякое бывает, – стараясь подражать то Глебу Жиглову, похоже, то Володе Шарапову. И говорит тут же: – А бензопилы Штиль при нём, при трупе, не было, случайно?

– Не видел.

– Хм. А вот в рейсовом автобусе, как выяснилось, – говорит участковый, глядя внимательно на Колю, прямо в глаза ему, – из Елисейска ехал он с пилой и из Ялани с ней же выходил к себе на пасеку.

– Не знаю, – говорит Коля. – Может.

– Может не поможет, – говорит лейтенант. – Разберёмся. А рюкзака какого-нибудь там, рядом с трупом, не валялось?

– Не валялось.

– Сороки, значит, утащили.

– Вороны.

– Что вороны?

– Утащили.

– А-а… Вот, распишись, где с моих слов записано верно… мною прочитано – под этим тоже.

Коля расписался.

– Ещё понадобишься, может. Тут будешь, дома, или где?

– Смотря когда? – спрашивает Коля.

– В ближайшие дни, – говорит лейтенант, захлопывая папку. – В текущий месяц.

– В лесу, – говорит Коля.

– Найдём, – говорит лейтенант. – Ты ж от дороги там недалеко?

– Да нет.

– Через водителей, лес возить ещё не перестанут, вызовем.

– Ладно.

– От нас не скроешься.

– Чё мне скрываться?

– Кто тебя знает… Может, ты террорист известный, в розыске…

– А! Ну…

– Шучу.

Ушли милиционеры. Не попрощавшись, как и Данила.

Они ушли, Луша вошла и сразу, от двери:

– Чё, доигрался?!

– А я-то чё? – говорит Коля.

Глаза у Луши округлились – будто она чему-то сильно не обрадовалась. Мелкими каплями пот на носу – стирала.

– Ты бы ничё, милиция бы не приехала. Чуть не описалась от страху… А чё с ним, с Шурой? Спрашивали про него… Видела я его, не видела?.. Ну, видела. Ходил, орал тут, по Ялани, как самашедший, поубивать всех обешшал, всех изнасиловать грозился.

– Не убьёт, не изнасилует…

– Знаю, что не убьёт, не изнасилует, болтает тока. Хотя…

– …теперь он кроткий.

– Чё с ним опять стряслось? Напился до беспамятства?

– Замёрз, – говорит Коля.

– Осподи, помилуй! – восклицает и крестится Луша. – Насмерть?!

– Не отогреть.

– Да это как же он?

– Не знаю.

– Где?

– На дороге, – говорит Коля. – Возле Соснова…

– Ну как же так?! – будто кого-то спрашивает Луша, руками хлопая себя по бёдрам. Сама себе и отвечает: – А как, да так: всё пьют да пьют, никак не успокоются, свою брюшину не зальют, как крокодилы… Ой, Шура, Шура, хоть и был… плохо о мёртвом-то нельзя… Совсем не старый… Пойду достирывать…

Пошла.

– Прими, – бормочет, – Боже, и упокой душу безвременно околевшего… Богу судить его – не мне… Ой, Шу-ура, Шура! Дособачился!

– И я схожу, – говорит Коля.

– Это куда? – спрашивает Луша, в дверях остановившись.

– Да тут.

– К матери? – спрашивает Луша.

– И к матери зайду, – говорит Коля.

– Долго не будь, то заложусь на крюк – не достучишься.

– Я ненадолго.

– Давно известно ваше ненадолго, печать свинцовая – не слово. К друзьям опять? – спрашивает Луша.

– Да тут, – говорит Коля.

– Ну, ясно. Там еслив чё, сюда не заявляйся.

– Да я…

– Да ты… Беда-то где.

– Да мне…

– Ступай. Спасибо, что проведал. Я уже знаю…

– Я…

– Молчи уж. Бельё-то старое, в котором был, из бани не принёс?

– Забыл.

– А голову вот не забыл!

– Там ещё эти… мужики… убить хотели.

– Забыл и голову. Убить его хотели… Совсем запился… Замачивать всё надо – затаскал, уже просалилось, наверное. И полотенце вафельное там ещё, посудное, на кухне, чуть, как и ты же, не забыла.

Коля и Луша вместе вышли из избы. Луша – в подсобку, Коля – за ограду.

Люди вот Шуру не могли смирить…

– Смирило.

Что-то.

– Кто. Канешна.

Тайгой пахнет. И дымом. Чтобы совсем к утру в доме не выстыло, яланцы печки затопили. Небо не тёмное, дым на нём можно разглядеть – более тёмными мазками вырисовывается. Вверху его к востоку поворачивает. Над Кемью, в Камень упираясь, в лепёшку плотную сбивается – висит; птица какая-нибудь вздумай пролететь через лепёшку эту, в ней увязнет.

Звёзды высыпали уже густо – проявились. Только на западе их заслоняет пелена – к смене погоды: заморочит и заметелит.

– Не привыкать…

Ну, может, хоть маленечко оттеплит?

Зарево на востоке поднимается – как от пожара – луна за Камнем. Скоро покажется, округу оживит.

И фонари зажглись, включились только что – пока сиренево ещё мерцают, но в силу входят на глазах. Набрали силу – побелели.

– Ялань, – говорит Коля.

Хорошо.

Постоял возле ворот. Покурил. В избе курить нельзя. Луша запрещает. Она в доме хозяйка. У них, у старообрядцев, с табаком строго. С выпивкой – послабже. Только своё – не магазинное, не государево. Самогонка, бражка, медовуха. Коля послушный. Как покурить, сам себя гонит за ворота.