СЕКСУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА В РОССИИ Клубничка на березке - Игорь Кон

Поскольку Россия вступила на путь буржуазного развития позже Запада, русские мыслители, будь то консервативные славянофилы или радикальные социал-демократы, видели противоречия этого пути и думали, как избежать его издержек. В конце XIX - начале XX вв. по этим вопросам развертывались острые политические споры. Причем, шла ли речь об абортах, венерических заболеваниях, проституции или сексуальном воспитании молодежи, соперничают три главные стратегии:

1. Государство вводит четкие нормы индивидуального поведения, обеспечивая их соблюдение репрессивными административно-правовыми мерами;

2. Общество само должно контролировать и сдерживать социально-нежелательные аспекты сексуального поведения с помощью профессионального опыта и знаний;

3. Индивиды сами могут и должны контролировать свое поведение, главное здесь - личный выбор.[7]

Как выглядело все это в теории и на практике? 

В допетровской России, аборты, контрацепция и детоубийство оценивались одинаково отрицательно и обозначались одним и тем же словом "душегубство", тем не менее русская народная медицина употребляла немало разных средств, как правило, примитивных и небезопасных, для вытравления плода или вызывания искусственного аборта. В конце XIX в. отмечалось, что "из средств, употребляемых для прерывания беременности, на первом плане стоят механические, как то: поднимание тяжестей, прыгание со стола или скамейки, тугое бинтование и разминание живота, трясение всего тела и т. п."[8]

Церковь, естественно, относилась к ним резко отрицательно. В XIX в. к церковному осуждению присоединились врачи и представители интеллигенции. В 1847 г. В. А. Милютин писал в журнале "Современник": 

В последнее время предложены были средства для противодействия развитию народонаселения... Некоторые из них до невероятности нелепы, как например, предложение употреблять при удовлетворении чувственных наклонностей известное средство, предупреждающее рождение детей, или предложение одного доктора извлекать посредством особого инструмента, устроенного ас1 пос, зародыш прежде его рождения. Другие средства не столь возмутительны, но также чрезвычайно странны.[9]

Сорок лет спустя эти инвективы, адресуя их, впрочем, исключительно правящим классам, продолжил Лев Толстой:

...С помощью науки на моей памяти сделалось то, что среди богатых классов явились десятки способов уничтожения плода... Зло уже далеко распространилось и с каждым днем распространяется дальше и дальше, и скоро оно охватит всех женщин богатых классов.[10]

Однако морализация ни в коей мере не уменьшала объективной потребности в планировании и ограничении рождаемости. Хотя искусственный аборт был уголовным преступлением, в Петербурге их количество выросло с 1897 до 1912 г. в 10 раз. Тем не менее многие врачи, не говоря уже о моралистах, столь же нетерпимо, как к абортам, относились и к любой контрацепции. В 1893г. в газете "Врач" А. Г. Боряковский писал, что "средства, препятствующие зачатию, так называемые „презервативы" приобретают все более широкое распространение. В газетах печатаются о них рекламы; в аптеках, аптечных складах, инструментальных и резиновых магазинах они всегда в обилии и на самом видном месте".8 По мнению автора, презервативы, как и прерванное сношение, настолько вредны для здоровья, что "лучше уж совсем отказаться от полового сношения, чем умножать горе болезнями".[11]

Споры специалистов - врачей и юристов - по поводу абортов и контрацепции продолжались много лет, причем выдвигались разные аргументы. Авторы, фиксировавшие внимание главным образом на медицинской стороне дела (антисанитария, неумелость, доходившая до того, что женщины сами себе делами аборты вязальными иглами, перьями, палочками и т. п.), готовы были пойти на декриминализацию абортов, чтобы сделать их более безопасными. Другие, напротив, апеллировали к доводам морали и считали аборт вообще недопустимым.

В целом, русские врачи были в этом вопросе радикальнее своих западных коллег. В Англии и Соединенных Штатах законы против абортов в XIX в. стали строже, в значительной мере по инициативе врачей, желавших усилить свою профессиональную власть за счет женской автономии в вопросах репродукции. В России, напротив, желание врачей повысить свой профессиональный статус побудило их требовать либо смягчения существующих правовых санкций против абортов или полной их декриминализации; они подчеркивали скорее совпадение, чем конфликт женских интересов с их собственными.[12]

В конце концов. Четвертый съезд Общества российских акушеров и гинекологов (1911) и Двенадцатый съезд Пироговского общества (1913) приняли либеральную точку зрения, рекомендовав правительству декриминализировать искусственные аборты, делаемые врачами. В феврале 1914 г., после острой полемики, 38 голосами против 20, при 3 воздержавшихся, за декриминализацию аборта проголосовало и Десятое Общее собрание Русской группы Международного Союза криминалистов. На Пироговском съезде говорилось и о контрацепции как единственной реальной альтернативе аборта: "Единственным практическим средством, уже в настоящее время значительно ограничивающим производство незаконного выкидыша и обещающим в будущем еще гораздо более значительное вытеснение этого зла, являются меры, предохраняющие от беременности. Нужно стремиться к усовершенствованию и распространению этих мер".[13]

Те же тенденции проявлялись и в дебатах о половых преступлениях и проституции. Российские уголовные законы 1813 и 1845 гг., как и их западноевропейские прообразы, описывали все половые преступления в религиозных и моральных терминах: "стыдные преступления", "обиды против добрых нравов", "развратное поведение", "противоестественные пороки". Даже Новое уложение о наказаниях 1903 г. объединяет все половые преступления понятием "непотребство".

Но "порок" и "преступление" не одно и то же. Право требует иных, значительно более четких и притом светских определений. Чтобы закон был эффективным, нужно ясно понимать, что именно он охраняет и насколько адекватны избранные для этого средства. Охрана личности от сексуальных посягательств и насилия - совсем не то же самое, что охрана здоровья населения или защита семьи или общественной нравственности.

Общая тенденция развития всякого правового государства - уменьшение количества запретов на поступки, которые не представляют непосредственной социальной опасности или которые по самой сути своей не поддаются государственному правовому контролю. Если в абсолютных монархиях полиция стремилась контролировать всё и вся, то в XIX в. европейские государства расширяют понятие частной жизни, в которую государство не должно вмешиваться. Царская Россия не была еще, конечно, правовым государством, и защита прав личности занимала весьма скромное место в ее законодательстве. Тем не менее она развивалась в том же направлении.[14]

Особую трудность представляла проституция. Как и в Западной Европе, проституция в России существовала с глубокой древности.[15] В начале XVIII в. с ней безуспешно пытались бороться административно-полицейскими мерами. Позже, следуя европейским образцам, Екатерина II поставила ее под надзор полиции и одновременно открыла первую венерологическую больницу для женщин. В 1843г. в ряде больших городов (начиная с Петербурга) полиция стала выдавать официальные разрешения на открытие, по французскому образцу, легальных и находящихся под медицинским контролем "домов терпимости".

По уголовному законодательству 1845г. "непотребное поведение" (эвфемизм, обозначавший проституцию) наказывалось только если "бесстыдные и соблазнительные действия" совершались в общественных местах. Это порождало определенный морально-юридический парадокс, по сути дела легализуя поведение, которое тут же непримиримо осуждалось. Зато это создавало максимальные возможности для полицейского и санитарного контроля.

Общественное мнение - мужское! - относилось к системе борделей вполне терпимо. О них не говорили при дамах, но многие дворянские юноши начинали свою сексуальную жизнь именно там. Нередко мальчиков приводили туда с этой целью старшие братья, друзья и даже отцы. В.М. Тарновский в начале 1880-х годов для укрощения венерических заболеваний в армейской среде предложил создание специальных солдатских домов терпимости, пополняемых здоровыми молодыми крестьянскими вдовами; эту идею поддержал знаменитый генерал М.Д. Скобелев. Руководители кадетских корпусов, по-отечески заботясь о здоровье подопечных юношей, издавали приказы, разрешавшие кадетам старших курсов после медосмотра повзводно посещать закрепленный за училищем публичный дом выше средней категории. Главным правилом офицерской чести, которое внушали кадетам в этой связи, было - никогда не посещать такие заведения "в долг".[16]