Гойда - Джек Гельб

знал пока слов, с какими подступиться. Для себя немец уж порешил, что всё кончено. С тоской и страшною тревогой глядел он за стараниями Агаши, но про себя всё думал, что тщетны все потуги.

Иоанн не покидал своих покоев, не принимал никого. Крестьянские шептались, что владыка не может ни есть, ни пить и что как ни зайдут, всё стоит великий государь на коленях пред святыми образами, так и не отходит.

Стояла глубокая ночь. Алексей сидел в полудрёме, изредка покачивая головою, ежели сон делался более глубоким. Басман тяжело вздохнул, очнувшись от очередного погружения, и огляделся по уже осточертевшей комнате. Вдруг раздался резкий хриплый вздох. Алексей вмиг оживился и припал к кровати, окликнув Глашу. Всё походило, что грядёт новый приступ лихорадочного волнения. Басман навис над сыном, готовясь держать его тело, дабы юноша не повредился.

Сквозь тихий стон Басман будто бы смог различать не слова, но потуги юноши, силившегося молвить речь. Алексей припал ближе, как вдруг ощутил, как слабая хватка сына пытается удержать его за затылок. Отец затаил дыхание, взяв руку Фёдора.

– В былое, отец Тихон… – едва-едва слышно молвил юный Басманов, напрягая до страшной боли измученное огнём горло.

– Что?.. – спросил Алексей.

– Могила Тихона, при монастыре, схрон, там схрон выродка… – пробормотал Фёдор.

Басман-отец поднёс к губам юноши плошку с водой, но тот воротил голову, сколь много бы усилий то ни занимало.

– Спеши, – успел молвить Фёдор, прежде чем на порог залетела Агаша при прочих девках.

– Ась?! Живой! – провозгласила знахарка. – Давайте, Фёдор Алексеич, всё славно, всё славно! Господи милосердный, не остави нас, Спаситель! Боже милосердный, вы… Алексей Данилыч, кудой-то собрались?!

– Не видела меня нынче! – лишь рыкнул Басман-отец, прежде чем бросился прочь.

Фёдор, верно, хотел было улыбнуться – уж уста его малость озарились тихой радостью, как лицо тут же свело болью. Он простонал, но боле взгляд его не падал в приступ беспамятного безумства.

* * *

Мрачные пологие холмы безмолвно взирали на бесчинства, что делались на кладбище. Могила отца Тихона, убиенного ещё с десяток лет назад – а многие поговаривали, что и много ране, – и впрямь была разрыта.

Гроб казался бездонным – не было там святых мощей, а заместо них – вырыт ход, прямо в землю. Вырыто добротно, со знанием дела – сырая земля не портила стен и ступени были выбиты из камня с должной крутизной. Широта лаза позволяла одному здоровому мужику, да притом гружённому сверху разным добром, пройти вольготно. Тем и был занят некто, укутанный в холстину, промазанную пожелтевшим китовьим жиром. Мужик было сдержал крик в горле, когда едва поднял взгляд, выходя из тёмного лазу, да увидел у горла своего клинок.

– Ты не отвлекайся – делай что делал, – молвил Басманов, приставляя шашку к шее мужика. – Вона сколько у вас всякого! Да прямо тут, наземь кидай.

Мужик покорно исполнил повеление, а за его спиной замерли и прочие люди Луговского.

– Вытаскивайте всё на свет божий, на суд царский. Ежели покладисты будете да смиренны, авось и замолвлю за вас словечко, – повелел Басманов.

Ничего не оставалось мужикам, как подчиниться, ибо окружены они были. Услышав обрывистые слова сына, Алексей немедля взял людей своих, коим бы доверил жизнь свою, и помчался к монастырю. Лишь уже в дороге припомнил Басманов былые годы, и память оживала по мере того, как из-за горизонта поднимались тёмные развалины монастыря.

«А Федька-то как измудрился припомнить?» – дивился Алексей.

К заре работа была окончена. Басманов прохаживался меж мешков с товарами, что Луговский припрятал для торговли на западе. Уж часу не прошло с того времени, как Алексей сидел, лишённый всякой жизни в своём сердце и разуме, а нынче в нём поднималась такая сила, каковая уж едва была присуща роду человеческому. Алчностью и гордостью горели глаза Басмана, покуда он разглядывал княжеские венцы, шубы да скипетры, приоткрывая мешки, обитые изнутри грубой кожей для пущей сохранности. Мужиков луговских загнали обратно, в тайный лаз. Ратные люди на басманской службе принесли немало камней тяжёлых с развалин монастыря да и замуровали могилу отца Тихона.

– Пущай государь и рассудит, – довольно молвил Алексей, помогая грузить сокровища по телегам.

* * *

– Не вели казнить, но слово молвить, государь! – раздалось в коридоре.

Иоанн едва повёл головой, а руки его пуще прежнего вцепились в чётки. Стоял царь и впрямь, как и сказывали, на коленях пред святым образом Богородицы со Спасителем на руках.

– Так молви, – тихо повелел Иоанн.

– Очнулся Фёдор Алексеич! – доложил холоп.

Царь коротко кивнул да жестом велел идти прочь. Крестьянин, верно, смущён был, да всяко не дурил – и пошёл себе с миром подобру-поздорову. Нынче немало было дел, как братия в поместье явилась, едва хватало рук. Иоанн глубоко вздохнул, осеняя себя крестным знамением.

«Неужто Ты и впрямь не отвернулся от меня, Отче? Даю Тебе обет священный – изучусь я у Тебя, Безмерно Благой и Всепрощающий, изучусь у Тебя милосердию, изучусь у Тебя кротости и смирению».

Горячие слёзы выступили на глазах Иоанна. То было сродни божественному откровению, и такого чистого и преисполненного порыва давно уж не ведал царь. Настолько давно, уж отчаялся ждать сего.

* * *

Фёдор всё глядел перед собой, точно сквозь сон. Мысли юноши путались, всё мешалось в полной неразберихе. Больше всего нынче юношу тревожили те слова, что он молвил своему отцу – то было сон или явь? Тем паче что юный Басманов сам не мог точно уразуметь, насколько верна его догадка о схроне товара Луговского, и вся голова была лишь тем и занята.

Подле Фёдора хлопотали две крепостные, обтирая его лоб и тело настойкой – жар ослабел, но не сошёл полностью. Вдруг по спине прошёлся не то чтобы холод, но тот порыв заставил юношу обернуться. Лёгкий вздох сорвался с его губ, когда Фёдор увидел на пороге своей опочивальни высокую мрачную тень. Басманов улыбнулся, сколь бы ни было это нынче сделать больно. Царь медленно переступил порог, и девицы тотчас же испуганно принялись раскланиваться.

– Подите погуляйте, – тихо молвил Фёдор, тяжело вздохнув, садясь в кровати.

Крепостные тут же повиновались, оставив государя наедине с опричником. Какое-то время Иоанн оставался недвижим, глядя на юношу. Едва владыка находил в себе силы взглянуть на Фёдора. Царь плавно опустился на кровать. Взяв юношу за руку, Иоанн не мог скрыть всех мрачных чувств, что поднимались в его душе, покуда он глядел на следы пыток. Мертвенная холодность отступила, но синяки да кровавые потёки сделались хуже. Царь закрыл глаза. Страшные образы удушьем подступали к горлу.

– Я