Невидимые знаки - Пэппер Винтерс

я знала, что мы живем у времени в долгу. Наши тела израсходовали все резервы (из-за чего у нас кружилась и болела голова, мы не могли сосредоточиться), и, если нам не удастся выбраться, мы не сможем жить той идиальной жизнью, о которой я мечтала, спрятавшись до конца наших дней в раю.

Нам нужно выбраться.

Мы должны сбежать.

И по единодушному решению Гэллоуэй начал строить новый плот.

Он набрал побольше бамбука и часами сидел в тени, придумывая, как лучше его закрепить, чтобы он не утонул, как в прошлый раз.

Но сейчас я хотела провести день с моей семьей.

Пока они дремали, я собрала сухие водоросли и накинула их на зонтичное дерево в качестве уродливой версии мишуры, вырвала страницы из тетради, чтобы сложить журавликов и оригами-сердечки для глупых сувенирчиков, когда все проснутся.

Мои песни и написанные тексты стали инструментами, с которыми можно было играть. У меня не было ни ручек, ни чернил, но Гэллоуэй сделал все возможное, чтобы снабдить меня веточками, обугленными в огне, чтобы можно было писать углем.

Но это было не то.

То, что я не могла писать, образовало во мне пустоту и боль, но ничто по сравнению с тем ужасом, когда две недели спустя я проснулась и обнаружила, что мой телефон не включается.

Никакая солнечная энергия не зарядит его.

Постукивание по батарее не поможет.

На острове произошла смерть, и она унесла с собой наши воспоминания, фотографии, видео, наш календарь и образ жизни.

Умершая технология отняла у нас последнюю частичку терпения, подтолкнув на шаг ближе к тому, чтобы покинуть наш остров, который, казалось, покинул нас.

Мы больше не были здесь нужны.

Когда наш траур закончился, и все попытки вернуть телефон к жизни не увенчались успехом, я положила мертвое, но такое дорогое устройство в резную шкатулку, которую Гэллоуэй смастерил на мой последний день рождения.

Внутри я хранила свои просроченные кредитные карты, промокший паспорт и три золотых и серебряных браслета, которые надела в полет.

Все, что казалось таким важным, теперь гнило в коробке, ненужное в этом новом существовании. Золото больше не было валютой, ею были кокосы. Паспорт не был главной составляющей, им был наш швейцарский армейский нож.

Забавно, что вещи, без которых, как нам казалось, мы не можем жить, вдруг становятся поверхностными, когда сталкиваешься с истиной.

А она заключалась в том, что мы вошли в этот мир ни с чем и уйдем точно с такой же валютой.

Единственным, кто не страдал от страшного проклятия тоски по своему прошлому, — Кокос.

У нее был песок вместо крови и ветер вместо дыхания. Она научилась плавать раньше, чем ходить (не то, чтобы несколько спотыканий можно было назвать ходьбой), она требовала все больше и больше твердой пищи, а мое молоко иссякало, к моей печали.

К сожалению, ее дневной сон, который позволял мне ловить рыбу или ухаживать за нашим лагерем, случался все реже и реже, как воркование и лепет. Ее скудный словарный запас сменился на разборчивую речь.

Гэллоуэй заработал второе слово. Да-да. И как бы мне ни хотелось, чтобы она называла меня мамой, ее девичье сердце полностью принадлежало Гэлу.

Мне нравилось, что она превратилась из беспомощного новорожденного в маленькую самостоятельную личность, но я ненавидела, что мой телефон больше не может запечатлеть ее взросление, смешки, чтобы в будущем я могла снова пережить счастливые времена.

Потому что счастливые времена были немногочисленны и труднодоступны.

Особенно когда вялость и пустота окутали нас, словно туман, вознамерившийся задушить.

Мы пытались бороться с этим.

Сделали все возможное, чтобы изменить ситуацию.

Но мы не смогли предотвратить неизбежное.

Наш канал записи исчез.

Наше упорство в жизни закончилось.

Мы храбрились, но по мере того, как наши тела медленно истощались, а штормы делали все возможное, чтобы перенести наш остров в Антарктиду, становилось все труднее и труднее оставаться счастливыми там, где все казалось таким трудным.

…

АПРЕЛЬ

Коннор встретил шестнадцатилетие под звездным небом и с грубыми шутками.

Он и Гэллоуэй тусовались, в то время как Пиппа, Коко и я провели вечер, делая все возможное, чтобы Коннор чувствовал себя как король.

Мы все постарались и сшили ему льняной спальный мешок на те ночи, когда он захочет ночевать вдали от дома, а Гэллоуэй вырезал куклу с большими губами и сиськами, сказав, что это его первая девушка.

За это он получил удар, за которым последовали злобные проклятия.

Через несколько дней после дня рождения Коннора мы лежали на песке, переваривая завтрак из таро и рыбы, и впервые услышали что-то, что не было шумом ветра в кронах деревьев.

Громкий сигнал сирены тяжело повис в воздухе, эхом отдаваясь в моих ушах, возвещая нас о приближении к берегу.

Мы смотрели несколько минут, изо всех сил стараясь вглядеться в горизонт. Если бы у нас был мой телефон, мы могли бы сделать снимок и увеличить его, чтобы увидеть, что там находится (как дешевая версия бинокля).

Мы делали так несколько раз.

Коннор неоднократно снимал каждый сантиметр горизонта, увеличивая фото до максимального размера и изучая любые признаки жизни, любой другой остров, намек на то, что мы не одиноки.

За годы нашего пребывания здесь мы видели шлейфы коммерческих авиалайнеров, взмывающие на тысячи футов над головой. Мы заметили далеко-далеко в море рыболовецкий траулер, который не обратил внимания на наш наспех разожженный сигнальный костер. Нам слышались голоса, когда от усталости наши мысли превращались в кашу.

Но это... казалось ближе.

Реальней.

Это был танкер? Баржа? Паром? Какая-то морская магия, способная унести нас отсюда?

День клонился к вечеру, наши ноги устали, и мы один за другим сели на песок.

И смотрели.

Мы смотрели и смотрели, пока дневной свет не сменился лунным, и нам пришлось признать то, что мы повторяли в своих головах в течение нескольких часов.

Они исчезли.

Там никого нет.

Мы остались одни.

…

МАЙ

Шелест разноцветных перьев перевел календарь на май, подарив сотни пищащих попугаев нашему острову.

Мы не знали, откуда они мигрировали, но с благоговейным трепетом следили за странными существами, распределившимися по деревьям. Пиппа ходила под ними, собирая упавшие перья цвета индиго и изумруда, в то время как Коннор забирался на ветви, чтобы проверить, ручные ли они.

Мы не рассматривали их как еду.

Просто красивые животные, видом которых можно наслаждаться.

Они оставались с нами ненадолго.

Так же быстро, как и прилетели, они улетели.

Столпотворение попугаев в радужном