Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Да он и не всегда мог полностью отдать себя театру, ведь ему надлежало справляться и с иными задачами. Пьесы его (за исключением прозаического варианта «Ифигении» в 1779 году) написаны «на случай» — придворное общество нуждалось в них в связи с различными поводами и желало видеть их на сцене. Это, правда, еще ничего не говорит об их значимости. Сам поэт, насколько можно полагаться на свидетельство Эккермана, в старости вынес суровый приговор этим пьесам, заявив, что «в первые десять лет в Веймаре не создано ничего поэтически значительного» (10 февраля 1829 г.). И все же, когда требуется окинуть взором первое десятилетие жизни Гёте в Веймаре, не стоит оставлять вовсе без внимания эти зингшпили (комические оперы) и драматические спектакли, написанные в 1776—1782 годах. «Брат и сестра», «Лила», «Триумф чувствительности», «Птицы», «Йери и Бэтели», «Рыбачка» — да, это плод «поэтического досуга», однако и в них ясно ощущается почерк Гёте, в них отразилась вся атмосфера так называемого «веймарского приюта муз». Поэтому ниже мы еще остановимся на них подробно.

На декорации при постановке любительских спектаклей не скупились. Нужно было изготовить кулисы, смена декораций требовала искусности и тщательной продуманности, ведь в распоряжении актеров–любителей не было механизмов театральной сцены, короче

393

говоря: ценились изобретательность, творческое умение и ремесленническая искусность. Всем этим отличался придворный столяр Иоганн Мартин Мидинг, и любительский театр был многим обязан его талантам. В 1782, когда он умер, Гёте написал большое, на несколько страниц, стихотворение «На смерть Мидинга», в котором он остроумно прославлял искусного столяра–декоратора («Он так искусством загореться смог, / Что колики и кашель превозмог») и с наслаждением повествовал о его трудах, создававших призрачный мир сцены. Это не придворная элегия — но искреннее чествование памяти служителя муз, которому Гёте глубоко симпатизировал.

С любовью вспомним, что он произвел:

Из проволоки гибкой крылья сплел,

Для практикаблей применил картон,

Затейливые фурки создал он.

Тафта, бумага, олово, стекло —

Все радостно к себе его влекло,

Чтоб, у людей захватывая дух,

Явились к ним герой или пастух.

Он мог ваш ум и сердце покорить

Умением волшебно повторить

Сверканье водопада, блеск зарниц,

И тихий шелест трав, и пенье птиц,

Дремучий лес, мерцанье звезд ночных,

При этом чудищ не страшась иных…

(Перевод Л. Гинзбурга — 1, 159—160)

Уже в этом стихотворении 1782 года есть ставшие знаменитыми строки (которые, правда, предвосхитил Виланд в письме барону фон Геблеру от 5 октября 1776 года, также сравнивший Веймар с «Вифлеемом в Иудее»):

О славный Веймар! Ты известен всем

Как новый, европейский Вифлеем.

Одновременно и велик и мал,

Игру и мудрость ты в себя вобрал.

(Перевод Л. Гинзбурга — 1, 158)

Весной 1776 года Гёте смог вновь побывать в Лейпциге. «Здесь все как было, лишь я — иной», — писал он Шарлотте фон Штейн 25 марта 1776 года. Он повидал тогда своего преподавателя изящных искусств Адама Эзера, который впоследствии навестил его в Вей–394

маре, и еще встретился с певицей и актрисой Короной Шрётер, они были знакомы со студенческих времен поэта, и смог убедить ее не отказываться от ангажемента в качестве камерной певицы в Веймаре. Именно там она стала прославленной, почитаемой актрисой. Она производила огромное впечатление на зрителей — своей игрой, статной фигурой, внешностью; это была красивая, умная женщина, вероятно, слегка надменная. Похоже, что ее и Фридриха фон Айнзиделя связывала страстная любовь, которую оба всячески старались скрыть. Замуж она так и не вышла. Было бы любопытно, хотя это и бессмысленно, представить себе, не могли ли она и Гёте, кому столь часто приходилось соединять свои судьбы на сцене, стать супругами и в жизни. Она ведь покорила поэта. «Шрётер — ангел, если бы господь захотел одарить меня такой женой, чтобы я оставил Вас в покое, — но она не похожа на тебя», — писал он Шарлотте фон Штейн из Лейпцига 25 марта 1776 года. А вот запись в дневнике от 27 декабря 1776 года. «Бал–маскарад. Корона великолепна». Она часто бывала у него к обеду, либо он ездил обедать к ней. «Обедал с Короной», — отмечал он обычно в дневнике в этих случаях. Так что же, Гёте между Шарлоттой фон Штейн и Короной Шрётер? Сохранилось всего одно письмо Гёте к Короне, оно без даты; понять, о какой конкретно ситуации идет в нем речь, невозможно. И все же оно в какой–то мере говорит о близких отношениях между ними, даже о глубоком чувстве. Вновь то были, должно быть, неприятные обстоятельства, приведшие Гёте в замешательство, угнетавшие его и заставившие написать такие строки: «Прошлого нам не вернуть, хозяевами будущего мы станем, скорей всего, лишь тогда, когда будем умны и добры. Я не питаю больше к тебе подозрений, но не отвергай меня и не отравляй часы, что я могу проводить с тобой, ведь иначе мне придется избегать твоего общества». Когда герцог стал оказывать ей чрезмерные знаки внимания и, очевидно, пожелал сделать ее своей любовницей, Гёте энергично вмешался. Его дневник намекает: «Вечером после концерта решительное объяснение с герцогом относительно Кр.[оны]» (10 января 1779 г.).

В истории немецкого театрального искусства Короне Шрётер отведено исключительное место. Ее считают первой великой немецкой актрисой. С конца 80–х годов она жила уединенно, возможно, и одиноко; она сочиняла музыку к стихотворениям Хёльти, Милле–395

pa, Гёте и народным балладам Гердера, писала маслом, рисовала. Когда она скончалась в 1802 году в Ильменау, никто из Веймара не явился на ее похороны. «Грешно поступать так, как в Веймаре поступают с умершими», — сетовал Кнебель в письме к своей сестре Генриетте от 18 января 1803 года, и у него были все основания добавить: «Отчего уже через неделю не слышал я и единого упоминания о людях, действительно заслуженных — и самих по себе и перед обществом». Как и во все времена, подобному забвению предавали мертвых и в Веймаре. Поместив в «Анналах» за 1802 год известие о кончине Короны Шрётер, Гёте сам указал, что воздал ей «вечную память» много лет назад, а именно в стихотворении «На смерть Мидинга», где он «с серьезной непринужденностью почтил память прекрасной подруги». Он имел в виду ту часть стихотворения, в которой были строки:

Друзья, посторонитесь! Дивный лик

Пред нами вновь торжественно возник.

Сияя, как рассветная звезда,

Царица наша шествует сюда.

Ниспосланная Музою самой,

Верх совершенства, цвет красы земной,

Она идет, и в ней воплощено

Все то, что Красотой освещено.