Наполеон Бонапарт - Альберт Манфред

Этот процесс, казалось, снова и крепко связывал императора и Республику. Ведь главное обвинение, предъявляемое всем подсудимым, было в том, что они пытались ниспровергнуть Республику. Покушение на первого консула — императора и покушение на Республику отождествлялись. Могла ли быть прочнее связь, думали иные доверчивые люди в мае — июне 1804 года.

Но то были иллюзии.

***

Моро из Барселоны уехал на корабле в Америку. Когда Бонапарту доложили об этом, он после недолгого раздумья сказал: «Теперь он пойдет по дороге вправо. Он кончит тем, что придет к нашим врагам». Эти слова оказались пророческими.

А он сам? Генерал Бонапарт, император Наполеон — какую дорогу он изберет? По-видимому, в эти дни он обольщал себя надеждой, что он всех переиграет, всех перехитрит, од останется хозяином положения, сохранив за собой оба пути — и направо и налево.

Видный деятель французской революции, бывший жирондист Франсуа де Нёшато, в 1804 году занимавший высокую должность председателя Трибуната, поддерживая предложение о присвоении генералу Бонапарту титула императора французов, назвал эту инициативу «республиканской и народной». Бонапарт охотно поддерживал такую интерпретацию событий. Он многократно подчеркивал значение, которое сш придает предстоящему всенародному плебисциту. Но когда Камбасерес как-то позволил себе заметить, что в сущности ничего значительного не произошло — один титул заменен другим, обозначающим иными словами то же самое, Наполеон был крайне раздосадован. Нет, дело не в смене слов; меняются не только слова; все это глубже. Он хорошо знал историю Рима и помнил, что от Юлия Цезаря путь вел к Октавиану Августу…

Слова действительно менялись, и это тоже, оказывается, имело немалое значение. Через три-четыре дня после принятия сенатус-консульта, 28 флореаля, из французского языка, из официального во всяком случае, исчезло навсегда рожденное революцией слово «гражданин». Зато появились новые слова: «государь», «Ваше императорское величество», «их величество». Бонапарт говорил теперь не «французский народ», а «мой народ». Некоторые старые слова обретали новый смысл. Что значило слово «император»? Раньше его почти не употребляли, и никто не задумывался над его содержанием. Теперь возникли новые проблемы: с чем надо связывать понятие «император»? Конечно, не со «Священной Римской империей германской нации», не с императором из слабого дома Габсбургов. С классической античной Римской империей? Или с императором Карлом Великим? Официальных разъяснений по этому поводу не давали, но все же было дано понять, что генеалогия императора Наполеона восходит к Карлу Великому. То не были пустые исторические реминисценции. В самом слове «империя» услышали бряцание тяжелого оружия, топот коней, гром военной славы. Эмблемой империи были избраны орлы — орлы, парящие над миром. Слово «империя» ко многому обязывало.

Впрочем, менялись не только слова — менялись титулы, доходы, образ жизни, нравы. Жозефина стала императрицей, братья Жозеф и Луи — принцами императорского дома. Им полагались теперь дворцы и дворы. Камбасерес, не постигший сразу смысла изменения слов, вскоре усвоил это, получив пышный титул архиканцлера империи. Лебрену был пожалован титул архиказначея. Отныне Жозеф именовался великим электором, Луи — коннетаблем, Евгений Богарне — государственным архиканцлером, даже лихой кавалерист Мюрат за свою родственную близость к императорской семье неожиданно получил звучный титул великого адмирала. Новые титулы создавали не только новый табель о рангах, новые нарядные костюмы — шелк, бархат и золото, но и новый образ жизни. Тюильрийский дворец — резиденция императора — являл первый образец великолепия и роскоши и строгого, до мелочей расписанного этикета. Императору был установлен цивильный лист — двадцать пять миллионов франков в год. Далеко ли ушло время, когда ему не хватало пяти су, чтобы заплатить за чашку кофе? И когда он был более счастлив — бедным лейтенантом в мундире с протертыми локтями, при свете грошовой свечи самозабвенно читавшим одолженную книгу Руссо, или могущественным повелителем империи? Для таких раздумий не оставалось времени, его поглощали текущие заботы.

14 июля 1804 года был шумно и пышно отпразднован день взятия Бастилии. Император Французской республики еще не хотел отказываться от дня революции. В Тюильрийском дворце было устроено празднество, в церквах шли богослужения; священники возносили молитвы всевышнему и его именем благословляли славным день 14 июля — день штурма Бастилии восставшим народом. Какое странное смешение столь различных начал: революции и империи, вчерашнего дня и сегодняшнего! Император, правительственные власти, армия, церковь празднуют день народного восстания, потрясшего Европу. В этих торжественных церемониях участвуют все, кроме главных действующих лиц 14 июля: народ отсутствует. Чувствовал ли Бонапарт противоестественный, почти кощунственный характер такого празднования дня штурма Бастилии? По всей видимости, нет. Его внимание было приковано к двум важным актам, которые ему хотелось провести с блеском, сблизив их во времени. То были всенародный плебисцит и торжественная коронация при участии римского папы. Это было продолжением искусственного и насильственного сочетания разнородных начал. Но эта идея, целиком принадлежавшая Бонапарту, его воодушевляла. Он хотел создать двойные гарантии — стать императором волей народа и милостью бога. Умный человек наивно полагал, что двойной и как бы взаимоисключающий ритуальный обряд дает ему какие-то преимущества перед царствующими в иных монархиях государями.

Задуманное при огромной, неограниченной власти императора было нетрудно осуществить. Плебисцит — открытым голосованием — дал, конечно, подавляющее большинство утвердительных голосов. Могло ли быть иначе? Императору пришлось, правда, услышать и горькие слова осуждения. Руже де Лилль, знаменитый автор «Марсельезы», направил Бонапарту дышащее гневом письмо: «Вы погибнете, и, что хуже, Вы погубите вместе с собою и Францию». Он предрекал ему неизбежную катастрофу, бесславный конец. Карно открыто осудил в Трибунате установление империи. Вольней, оказавший Бонапарту в начале его пути дружественную поддержку голосовал в Сенате против титула «император». Ланн, один из самых близких людей, не скрывал своего осуждения. То были как раз те немногие люди, которых Бонапарт всегда высоко ценил. Их голоса, однако, ничего не могли изменить, как не могла повлиять и меткая насмешка в ту Пору безвестного Поля-Луи Курье: «Быть Бонапартом и стать королем! Так опуститься!»