Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Но Черчилль и Сталин как в своих публичных заявлениях, так и в частных письмах в необыкновенно теплых словах выражали чувство удовлетворения.

Поэтому Черчилль, покинув Москву 20 октября, написал Сталину: «Идеи и я уехали из Советского Союза ободренными и укрепленными дискуссиями с вами, маршал Сталин, и с Вашими коллегами. Незабываемая встреча в Москве показала, что нет вопроса, по которому мы не могли бы договориться, собравшись вместе для откровенной и дружеской беседы».

Неделю спустя в палате общин он сказал: «Я очень рад сообщить палате, что наши отношения с Советской Россией никогда не были более близкими, дружескими и сердечными, чем сейчас. Никогда раньше нам не удавалось достичь такой дружеской откровенности в обсуждении самых деликатных и зачастую потенциально неприятных вопросов…»

Как отличается это суждение от его мыслей весной по поводу второго фронта и от того, что ему вскоре предстоит! Прилежный протоколист вряд ли может избежать любопытного вывода, что точка зрения Черчилля на Россию была более изменчивой, чем Рузвельта, и зависела от свойства его натуры идти в ногу со временем и обстановкой.

Сталин говорил, обращаясь к Рузвельту: «Со своей стороны могу сказать, что наши беседы были в высшей степени полезны для взаимного выяснения точек зрения… Во время этих бесед мы поняли, что можем без больших трудностей согласовать нашу политику по всем стоящим перед нами вопросам, и если мы пока не в состоянии немедленно найти необходимое решение той или этой задачи, как, например, по польскому вопросу, то тем не менее и здесь открываются более благоприятные перспективы…»

Обращаясь к своему народу 6 ноября, он сказал в основном то же самое: «Недавние переговоры в Москве с мистером Черчиллем, главой британского правительства, и мистером Иденом, британским министром иностранных дел, следует рассматривать как яркий признак консолидации фронта Объединенных Наций, тем более что переговоры прошли в дружеской атмосфере и в духе полного взаимопонимания».

Рузвельт благожелательно отнесся к ходу и результатам переговоров, даже если и не был всем доволен. Его тревога, что Черчилль и Сталин могут, обойдя его, принять решения, которые ему не понравятся, оказалась беспочвенной. К желанию президента не втягиваться в урегулирование вопросов, способных повредить его перспективам на выборах, до которых теперь оставалось всего несколько недель, отнеслись с должным вниманием. Но важнее в его глазах был прогресс в совместном наступлении с востока и с запада против Германии и уверенность, что Советский Союз бросит свои огромные силы в борьбу против Японии спустя три месяца после разгрома Германии.

Какими бы ни были их сокровенные мысли и страхи, похоже, никто из троих не предвидел, сколь коротким окажется их удовлетворение. Некоторые из расплывчатых политических соглашений. предложенных в Москве, оказались столь разочаровывающими, что 8 января Черчилль в послании Рузвельту об их совместных планах встречи со Сталиным, которая в конце концов должна была состояться, писал: «Каковы Ваши соображения относительно длительности нашего пребывания в Ялте? Это может быть поистине судьбоносная конференция, происходящая в тот момент, когда великие союзники очень разобщены и перед нами простирается тень будущей войны. В настоящее время я думаю, что конец этой войны может оказаться более разочаровывающим, чем последней».

Но прежде, чем рассказать о событиях, внушивших это дурное предчувствие, следует упомянуть о появлении Франции как еще одной страны, с которой надо считаться в попытках разделить мир после войны.

По возвращении из Москвы Черчилль узнал о решении американского правительства признать французский Комитет национального освобождения временным правительством Франции. Он долго пытался убедить президента совершить этот шаг, перечислив, почему считает, что комитет во многих отношениях показал себя квалифицированным и приемлемым правительством. Оно успешно сотрудничало с Верховным союзным военным штабом. Под его руководством в провинциях и городах освобожденных регионов Франции была восстановлена свободная и организованная жизнь гражданского населения. Де Голль принял в свою исполнительную организацию новых членов из групп сопротивления и политических партий внутри Франции, в том числе и коммунистов. Одновременно были оглашены твердые планы расширить Консультативную ассамблею, перед которой отчитывался комитет, включив в нее членов из самой Франции; созвать ее в Париже в ноябре; усилить ее власть над исполнительной и подготовить путь к свободным национальным выборам в ближайшее время. Французский народ горячо одобрил лидерство Национального комитета.

Перечислив эти веские причины, 14 октября из Москвы Черчилль намекнул Рузвельту, «…что мы теперь можем спокойно признать администрацию генерала де Голля временным правительством Франции».

Рузвельт по-прежнему колебался, сказав Черчиллю о своем желании подождать, пока французы создадут реальную внутреннюю зону, а Консультативная ассамблея станет более представительной. «Мне следует, – сказал он, – признать эффективное исполнение всех этих актов».

В напечатанном виде это высказывание датируется 20 октября, но, может быть, было произнесено днем-двумя раньше.

Через несколько часов после того, как Черчилль получил этот ответ Рузвельта, в Объединенный комитет начальников штабов поступило послание Эйзенхауэра, в котором тот сообщал, что достиг соглашения с французским комитетом о формировании внутренней зоны под контролем французов, о чем будет сообщено 23-го. Рузвельт тотчас же отправил секретное и личное сообщение Сталину, в котором говорил, что ожидал, что французы, в соответствии с соглашением, в самом ближайшем будущем создадут внутреннюю зону; когда это произойдет, он считает, что настанет время для признания французских властей в качестве временного правительства Франции. «Я сообщаю Вам, – заканчивалось послание, – о наших намерениях по этому вопросу заранее на тот случай, если Вы пожелаете предпринять какое-либо аналогичное действие, когда будет создана внутренняя зона, которая будет находиться под управлением французской администрации».

Это сообщение было передано Джорджем Кеннаном, руководившим работой посольства во время пребывания Гарримана в Вашингтоне, в письме Молотову, датированном 21 октября. Черчилль в это время находился на пути из Москвы в Лондон через Каир.

Не ожидая ответа Сталина, Государственный департамент, в отсутствие в Вашингтоне президента, начал действовать. Он отправил срочное сообщение Молотову и британскому министерству иностранных дел, информируя их о решении президента признать временное правительство Франции одновременно с сообщением французов о создании внутренней зоны, ожидаемом 23 октября. Британское министерство иностранных дел тотчас же известило де Голля, что сделает то же самое. Особыми усилиями дипломатических сотрудников сообщения трех правительств были отправлены одновременно. Причины поведения американцев были скорее случайными, нежели намеренными, но неудивительно, что Черчилль был потрясен, и на короткий момент у него создалось впечатление, будто американцы или небрежны, или резки по отношению к нему и русским. В мемуарах он приводит текст сообщения, которое отправил Рузвельту, узнав о решении американцев. Начиналось оно так: «Я, естественно, был удивлен резким тоном Государственного департамента, а по прибытии сюда [в Лондон] обнаруживаю, что сообщение будет отправлено завтра [23-го]. Мы, разумеется, одновременно предпримем подобные шаги. Полагаю, русские будут оскорблены…»

Очевидно, он не знал о предварительном сообщении, которое Рузвельт послал Сталину.

Все три союзника тотчас же аккредитовали своих послов в Париже. Официальное признание Франции полноправным членом военной коалиции явилось большим шагом вперед, и это вселяло оптимизм. Но вскоре станет ясно, что французы имеют собственные представления по самым сложным европейским вопросам, особенно по Германии, и разработать общую политику будет сложнее. Франция была спасена для Запада. Но ее бесстрастные претензии и суждения будут иногда расстраивать попытки Соединенных Штатов и Великобритании предъявлять собственные претензии, когда будут осложняться отношения с Советским Союзом.

Де Голль, не теряя времени, потребовал своего участия и минимального риска во всех решениях, касающихся военного урегулирования и послевоенных соглашений. Новое временное правительство убедило изменить соглашение, заключенное в Думбартон-Окс, о месте в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций, но, похоже, не спешило закреплять свое право на эту роль. Напротив, оно настаивало на своей прежней просьбе предоставить ему членство на равных правах в Европейской консультативной комиссии, работающей над условиями, касающимися Германии. Советское правительство первым предложило удовлетворить эту просьбу. Остальные согласились, хотя и не без опасений, поскольку предполагалось, что новый член почти наверняка пожелает пересмотреть всю предыдущую работу комиссии. Договорились, что каждый пришлет приглашение на день перемирия, 11 ноября. Это было сделано, и вскоре французский член начал принимать участие в обсуждениях, проводимых комиссией.