Поле Куликово - Владимир Возовиков

- Слушаю, государь.

- Проверю. Найду хоть одного из твоих в непотребном виде, сотским тебе не бывать.

Кинув короткий взгляд на забившихся в углы женщин, князь круто повернулся и вышел. В юртах затихли голоса, караульные были на месте, у большого костра суетились одни евнухи, прибирая ковры, скатерти и посуду.

- Победа разлагает войско, князь, - сухо заговорил Боброк по дороге к лошадям. - И рад бы дать им волю - пусть забудутся от кровавого дела, да как бы полк не погубить.

- Я знаю Орду, государь. Я считал тумены - Мамай все их бросил в битву. Орда бежит и теперь, дикие кочевники - тоже.

- Ты молод, князь, - покачал головой Боброк. - А я уж сед, и немало той седины от вражьего коварства нажито. И мы с тобой не знаем, где теперь союзнички Мамая, что замыслили. Пока не соединились с большой ратью, пиров не будет. И мы ведь не Орда. Наш человек, пока трезв, - золото, а подопьют, глядишь, начнут припоминать ордынские обиды - быть беде. До утра глаз не сомкну, службу проверять буду… Теперь показывай невесту…

XIII

Нестерпимо давило в бок тупым и жестким, черная бездна то сжималась, то разверзалась перед самым лицом, грозя бесследно проглотить Ваську Тупика, он срывался в нее, но неведомая сила выбрасывала его назад, туда, где тяжесть и боль, где дышать невозможно в сырой духоте земли, крови, человеческой и конской плоти. "Со святыми упоко-о-й…" - тянул вдали дребезжащий голос с гнусавинкой, Васька знал, что отпевают его по ошибке, хотел бы крикнуть, что великий грех отпевать живого человека, но где взять воздуха для крика? Что-то очень важное - важнее боли и страха, важнее самой жизни Васьки Тупика, по которой вдали справляют тризну, - не переставало мучить; оно, это важнейшее, было рядом, но Васька никак не мог припомнить… Далеко-далеко заржал конь, его ржание внезапно приблизилось, и кто-то, вроде бы за глухой стеной, отчетливо сказал:

- Ах, леший! Не дается и не уходит… А хорош, зверина!

- Видать, хозяин где-то тут, - ответил другой. - Ну-ка, я попробую…

Конь опять тревожно, пронзительно заржал, и Васька содрогнулся: Орлик! Он вспомнил все сразу. И тогда страшным усилием воли заставил себя удержаться на краю вновь открывшейся бездны, такой желанной и жуткой. "Государь!" - вот что мучило его. "Государь подо мной, спасать надо!" Он лежал грудью на спине великого князя, сталь оплечья врезалась ему в щеку, лицо стягивало липким, усыхающим, в бок упирался чей-то закостенелый локоть, сверху давили мертвые тела. Васька со стоном начал освобождать придавленную руку и скоро уперся одной ладонью в землю, пытаясь приподняться, вывернуться из-под тяжких трупов; черный мрак кинулся на него, и он вскрикнул.

- Эй, Петро! - позвали вдалеке. - Тут кто-то стонет, может, наш?

- Ну-ка, отвалим лошадь, - отозвался знакомый голос. - Вон татарин шевелится, возьмем - тож душа живая.

Снова заржал Орлик, пробудив Ваську, он застонал, и вдруг тяжесть отвалилась, свет ударил в лицо, ослепив.

- Мать моя! Да тут боярин ранетый, и другой под ним.

Сильные руки подняли Тупика, понесли куда-то.

- Жив, боярин? С победой тебя, брате!

Васька увидел бородатые лица ополченцев, проглотил соленую горечь, освобождая горло.

- Ребята! - и поразился слабости собственного голоса, но мужики услышали и наклонились. - Государь… там, подо мной был…

Ратники тотчас оставили его, кинувшись к разобранному завалу, подняли тяжелое тело Димитрия. Со всех сторон сбегались люди; подобрав полы и размахивая кадилом, семенил незнакомый Ваське попик. Тупик сел на окровавленной, прибитой траве, Димитрия положили рядом.

- Дышит, живой государь наш!

С князя сняли тяжелую броню, он застонал, шевельнул рукой, открыл мутные глаза. Сзади раздался громкий топот, - оставив оборванный повод в руках незадачливого ловца, к Тупику мчался Орлик, стеля по ветру пышную гриву. Стал рядом. Васька лишь тронул его наклоненную морду, следя за хлопотами попа над государем - ему смачивали лицо и грудь водой, пытались поить. Внезапно Димитрий отвел руку попа и сел, удивленно оглядываясь.

- Что?! - и, сморщась от боли, схватился руками за голову.

- Победа, государь! Победа, Димитрий Иванович. - Поп заплакал, целуя колени князя. И тогда Димитрий оторвал руки от головы, дико огляделся, схватил маленького попа в объятия и начал целовать. Неожиданно легко встал, обнимал ратников, увидел Тупика, подошел, наклонился:

- Живой, Васька… Спасибо тебе, что живой.

Сам помог Тупику встать, обнимая за плечи, осмотрел поле, не вытирая слез.

- Запомните это, братья. Запомните и расскажите детям… Кто забудет, в том нет и никогда не было русского сердца.

К государю сходились ратники, посланные собирать раненых, от Смолки приближался конный отряд Никиты Чекана, которому Вельяминов поручил разыскать государя.

- Ты еще слаб, Василий, - сказал князь. - Вижу, те крепче мово досталось. Отправляйся в лечебницу, а Орлика отдай пока мне. Скоро верну, только поправляйся. Где мой доспех?

Ратники бросились помогать государю облачаться в помятый панцирь, потом посадили на Васькиного коня. Он сам тронулся навстречу дружинникам, чтобы в их сопровождении явиться перед полками, которые сейчас в боевом порядке стояли на Красном Холме, кроме засадного, ушедшего в погоню за Ордой. Тупику помогли сесть на телегу - их прислали из лагеря множество, чтобы вывозить раненых. Голова гудела, в спине росла жгучая боль, - видно, на него наступила лошадь. Через минуту тряска стала невыносимой, он велел вознице остановиться, слез сам, медленно побрел к лагерю, время от времени присаживаясь отдохнуть на убитых лошадей. Он шел той страшной дорогой, где тумены Орды смяли крыло большого полка, полоса мертвых тел расширялась и казалась нескончаемой. Раненых успели подобрать, если кто уцелел здесь под тысячами бешеных копыт, но отделить своих убитых от чужих еще не успели, русские воины часто лежали в обнимку с ордынскими, и остывшая кровь врагов перемешалась в одних лужах и ручейках. Хотел было омыть лицо в знакомом бочажке, где утром, после встречи с Таршилой, поил коня, и оторопел: вода была мутно-красной - кровь сочилась из земли Куликова поля. "Вот он какой, "медовый сбор", получился, ребята! Где вы все теперь?" Увидел двух ратников невдалеке, знакомое почудилось в одном из них, и Васька повернул. Они стояли, опустив обнаженные головы, перед убитыми, сложенными рядком на небольшом возвышении, и не повернули голов. Один, молодой, плечистый и рыжеволосый, держал в поводу вороного татарского коня под узорчатым кованым седлом, другой, постарше, с проплешиной в шевелюре, с повязкой на лбу, скорбно опирался на большую рогатину. Наконец старший оборотился, и Тупик узнал мужика из звонцовского отряда, да и парня тоже припомнил.

- Вот оно как вышло, боярин светлый, - мужик охнул от боли. - Два десятка было нас, а стало двое. Какие люди были, матерь божья! Гридя… Таршила… Ивашка - слово-золото… Сенька - голова удалая… Васюк - соколий глаз… Филька-плотник…

Голос его сорвался, он умолк, утерся рукавом, посмотрел в лицо Тупика.

- Што я, староста, скажу их матерям, женам, сиротам их? Што?.. И боярин наш тож… На кого нас покинул?..

- Они не задарма сложили головы, дядя Фрол, - негромко сказал парень. - Главная сила ордынская на нас навалилась, - пояснил Тупику. - И как мы-то с Фролом живы остались, ума не приложу. Смело нас туда вон, там телеги от лечебницы стояли. За ними отбились… Юрка там нашего, раненного, всего растоптали, и Николка гдей-то сгинул…

Тупик тревожно насторожился, Алешка поймал его вопрошающий взгляд, сказал:

- Видел Дарью, жива она, там, в лагере, теперь у них самая работа.

Васька глубоко-глубоко вздохнул, как бы отодвигая боль от себя, подошел к боярину Илье, опустился на колени, поцеловал холодный лоб. Рядом лежал Таршила, и его поцеловал Васька, смежил открытые глаза старика. Встал.

- Как звать тебя, молодец?

- Алешкой. А прозвище - Варяг.

- Подходящее прозвище. Видел я тебя в битве. Пойдешь в мою сотню?

Алешка вздрогнул, мучительная борьба с собой отразилась на лице.

- Батю мово убило, - сказал тихо. - Дома трое меньших, матери не совладать с имя.

- Да и мне одному, што ль, в село вертаться? - горько спросил Фрол.

- Пошто одному? - прозвучал глухой бас подошедшего, ратника. Это был монах-богатырь, а с ним еще трое уцелевших братьев.

- Живы, батюшка!

- Четверо из всей дюжины да двое тяжко уязвленных. Ах ты горе горькое! Вот она, победа, - дорого ты нам стала.

Он молча постоял над убитыми, потом поднял глаза на Фрола.

- Так я говорю, пошто одному тебе вертаться, Фрол? Возьми нас в свои Звонцы - больно полюбились по рассказам вашим. Не время теперь нам в скитах да монастырях сидеть. А на харчах монастырских мы не избалованы, дело ратайное нам знакомо. Посадишь на землю, а там сами найдем себе хозяюшек осиротелых с детишками. Кто-то же должен растить их.