Северные амуры - Хамматов Яныбай Хамматович

— Ай-хай! — Старик показал в усмешке беззубые десны. — Этот Пилатка безнадежный дурак. С ним Перовский еще наплачется. А твой приемный сын Зулькарнай научился обводить Пилатку вокруг пальца. Вьет из него веревочки. А почему? Да потому, что аксакалов слушается. Зулькарнай и налоги собирает, и башкир не обирает. Спаивает Пилатку, сует ему в карман деньги.

Без стука вошел мулла, тоже одряхлевший, но не утерявший сановитости, величия.

«Не он ли собирает подписи под доносом на меня?» — спросил себя Буранбай.

Секретная беседа его с Ильмурзой оборвалась.

Хозяин велел кухарке греть самовар.

25

Гонец вызвал Буранбая в Оренбург к губернатору.

«Это конец!» — сказал себе Буранбай, но решил в степь к казакам не убегать: «Э, двум смертям не бывать, а одной не миновать!..»

Но Василий Алексеевич встретил его с объятиями, пригласил к завтраку, был радушным, веселым.

— Здешних хороших охотников знаешь?

— Еще бы не знать! — выдавил из себя улыбку гость. — И здешних, оренбургских, и деревенских, всех хорошо знаю.

— Начались снегопады. В степи и в лесу снег уже не лежит плотно. Поедем на охоту! Собирай охотников с луками и стрелами, с беркутами и соколами. Зови музыкантов. Едем охотиться, друг!

«Друг»!.. Буранбай воспрянул духом, забыв, что Василию Алексеевичу ничего не стоило сегодня миловаться с человеком, а завтра от него отшатнуться.

Все эти дни и ночи шли обильные снегопады, безветренные, и в воскресенье, когда после обедни в соборе охотничья кавалькада выехала за город, впереди раскинулась безбрежная степь, волнистая, с буграми, с перепадами, в ложбинах лежали лиловые, кое-где и густо-фиолетовые тени. Белизна снега, как серебристое зеркало, отражала, умножала блеск плывущего невысокого солнца.

Кураисты грянули «Марш Перовского». Холеный арабский скакун губернатора как бы пританцовывал под бодрящие звуки оркестра. Василий Алексеевич был в радужном настроении, смеялся, шутил, то и дело подкручивал и без того заостренные усы.

За губернатором ехали на рысях конвойные казаки, адъютанты, охотники.

Буранбай отмалчивался, мрачные предчувствия беды терзали сердце: «Превратился в служку, наподобие Пилатки!.. Ясно, что земляки проклинают меня. Пилатка — русский холуй, а Буранбай — башкирский!..»

Спустились в овраг, переехали бродом через мелкодонную речушку, быстрые струи омывали с мелодичным журчанием, напоминавшим рокот курая, камни, шуршали галькой. Бесснежная глинистая тропа круто свернула, привела к круглому, как блюдце, озерку в кайме камыша.

— Дикие гуси и утки еще не улетели? — спросил Перовский.

— Да почти все улетели, но эти две недели стояли теплые, и много перелетной птицы задержалось, ваше превосходительство! — сказал старший охотник в дубленом полушубке.

И, словно дожидаясь появления высокого гостя — губернатора, из камышей, со свистом рассекая плотный от стужи воздух, вылетели стаи гусей, гулко хлопая крыльями, взмыли ввысь.

— Улетели, улетели! — разочарованно воскликнул губернатор.

— Не волнуйтесь, ваше превосходительство, — равнодушно заверил его Буранбай, а ловчие сняли колпачки с голов охотничьих соколов и беркутов. Сильные, ловкие крылатые охотники стремительно воспарили к небу, догнали улетающую стаю, поднялись чуть-чуть повыше, чтобы бить наверняка, и ринулись долбить клювами оцепеневших от ужаса птиц. Почти вся стая была обречена на уничтожение!.. Где уж жирным гусям, всю осень разъедавшимся и на полях, и на ягодниках в перелеске, и на болотах, озерцах, увернуться от обученных, со стальными клювами и могучими крыльями соколов и беркутов!.. Подбитые птицы так и сыпались в траву, в кусты, в озеро, собаки плюхались, плыли, брали бережно пастью и несли к ногам коня губернатора.

— Да хватит, куда нам столько!.. — замахал руками Василий Алексеевич.

Хозяева ловчих соколов и беркутов пронзительным свистом подзывали их, усаживали на руку еще дрожавших от охотничьего азарта, надевали на глаза колпачки, но один вошедший в раж беркут и слушать призывов хозяина не захотел, яростно клевал гусей, отшвыривал их крыльями на землю. Наконец хозяин поднял из травы окровавленную тушку гуся, поднял высоко, и беркут откликнулся на лакомый запах крови, опустился, вырвал птицу из рук охотника и принялся терзать тушку, разбрызгивая во все стороны перья и пух.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Какая ловкость! — пришел в восторг Перовский. — А скорость! А меткость удара!.. Зоркость!.. Слушай, продай мне этого крылатого охотника.

Старый башкир с достоинством качнул бородой вправо-влево:

— Ловчая птица не продается, ваше превосходительство! Да она вас и не признает хозяином.

— Тогда помоги выучить для меня молодого беркута.

— С великим удовольствием! У здешних охотников немало выученных мною соколов и беркутов, — с достоинством произнес старик.

Охотники, егеря, казаки собирали в траве, в кустах и складывали грудами заклеванных соколами и беркутами птиц. Собаки, виляя от усердия хвостами, приносили выловленных в озере гусей.

— Да куда нам столько птицы! — запротестовал губернатор.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, под водочку все свинтим, — успокоил его кто-то из казаков.

Перовский рассмеялся.

— Ночевать буду на заимке, а здесь пообедаем. Хочется мне еще и на сайгаков поохотиться, — заявил он и приказал: — Эй, разжигайте костры, чистите, потрошите гусей!

Закипела на берегу стряпня, потянуло дымком от костров, закипела вода в ведрах и казанах, подвезенных на телеге; бывалые охотники сноровисто потрошили, ощипывали, палили птиц, резали на куски.

Постелили паласы. Василий Алексеевич был весел, мило шутил, сам подносил и охотникам, и казакам по стакану водки. Буранбая умиляла эта доброта Перовского, уважительное его обращение с подчиненными. С его соплеменниками-башкирами — охотниками и казаками — он разговаривал так же учтиво, как и со своими адъютантами-офицерами. Охотно и быстро Буранбай забыл, каким грубияном был зачастую губернатор, как унижал он бранью и насмешками даже старших офицеров, чиновников, как натравливал начальников кантонов на вольнодумных мулл, старшин, сотников, а потом лишь хитро щурился и усики подкручивал, услышав, сколько смутьянов-башкир отправлено в Сибирь… Запамятовал Буранбай и предостережения старика Ильмурзы. Понизив голос, он рассказывал губернатору о похождениях Пилатки в аулах.

— Что же вы мне сразу-то не сказали? — разгневался Василий Алексеевич. — Ну я ему покажу!..

После охоты пройдет две, три недели, и целый месяц минует, за это время губернатор не раз будет приглашать к себе Ивана Ивановича Филатова-Пилатку, посылать его с разными поручениями в кантоны, но угрозы своей не сдержит, опалы на него не наложит…

Забыл, забыл доверчивый Буранбай о пророчестве мудрого старца Ильмурзы, одряхлевшего, согнувшегося, но сохранившего остроту ума!..

А кураисты, пообедав, вскинули кураи — певучие тростиночки, завели победный, бурный, звенящий ударами сабель о щиты «Марш Перовского».

— Хор-рошо, — качал пышноволосой головой губернатор. — Удивительная музыка!.. Нет, решительно народ в музыке талантливее образованных, профессиональных композиторов.

Ночевать Перовский уехал на ближайшую заимку, а Буранбай постелил у костра кошму, поставил в головах седло, растянулся, накрывшись кафтаном.

Угли в костре дышали все медленнее, зарастая пушистым пеплом. Вскоре все вокруг затихло, слышалось только пофыркивание стреноженных лошадей, пасшихся на отаве, там, где ветер сдул снег, да скрипенье сучьев, трущихся друг о друга под напором ветра.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Едва ночная стужа выморозила хмель из головы, Буранбай раскаялся, что рассказал Перовскому о похождениях в кантоне Пилатки. Сдержит ли Василий Алексеевич обещание, накажет ли попечителя? Неведомо. А врага себе Буранбай нажил коварного, изворотливого, хитрого…

«Да, мудрено понять Перовского: вроде бы и добряк, а на дне души темно, мрачно!»