Карта времени - Феликс Пальма

— В своем романе я попытался, — с пафосом объяснял ирландец, — дать более глубокий и пространный анализ самого изысканного воплощения Зла, отметая при этом всю шелуху романтической эстетики, превратившей вампира в жалкого сатира-насмешника, который способен вызвать у своих жертв лишь сладострастный испуг. Герой моего романа — вампир, которому я придал самые характерные черты из фольклорных легенд, хотя, признаюсь, кое-что придумал и сам, как, например, способность не отражаться в зеркале.

— Но ведь Зло, получая живое воплощение, теряет большую часть своей загадочности, мистер Стокер, а также своей силы! — воскликнул Джеймс оскорбленным тоном, немало удивив такой реакцией коллегу. — Зло всегда должно быть представлено более тонко — как плод неопределенности, оно должно пребывать на туманной границе между сомнением и реальностью.

— Боюсь, мне будет трудно понять вас, мистер Джеймс, — пробормотал ирландец, как только его собеседник немного успокоился.

Джеймс тяжело вздохнул и попытался было продолжить разговор на столь рискованную тему, однако по оторопи, отразившейся на лице Стокера, Уэллс понял, что ирландец все глубже увязает в трясине смятения, слушая Джеймса. Поэтому, когда кэб остановился у дома Стокера, тот имел вид человека, который плохо понимает, где оказался. После бегства — именно это слово пришло на ум Уэллсу — Стокера ситуация еще больше осложнилась, поскольку между двумя писателями повисло тяжелое молчание. Молчание, которое благовоспитанный Джеймс, естественно, почел своим долгом поскорее нарушить, и всю дорогу до отеля он вел бессмысленный разговор о разного рода тканях, которыми можно обивать сиденья в экипажах.

Когда Уэллс наконец остался один, он, воздев руки, поблагодарил небеса за освобождение и тотчас погрузился в размышления. А подумать ему было о чем. Произошли по-настоящему важные события, да, весьма важные. Начать с того, что ему удалось бросить взгляд на сообщения из будущего, висящие на веревках, хотя и непонятно было, как лучше с ними поступить — забыть или сохранить в памяти. Затем восхитительная идея, пришедшая кому-то в голову: создать карту времени, словно это было физическое пространство. С другой стороны, речь шла об области, полную карту которой никогда и никому не будет по силам составить, потому что невозможно познать предел белой веревки. Или возможно? А если путешественники во времени забрались так далеко в будущее, что нашли самый ее край? Да и существует ли такой край? Интересно все-таки, прекратится ли когда-нибудь время, или оно будет течь вечно? Если верно последнее, то конец веревки должен совпадать с тем мгновением, когда исчезнет человек и на планете не останется никаких других видов. Чем станет время, если некому будет измерять его и нечем будет удостоверить его движение? Время запечатлевается лишь в сухих листьях, зарубцевавшихся ранах, разрастающейся ржавчине и утомленных сердцах. Если никто не замечает этого, то время превращается в ничто, в абсолютное ничто.

Хотя благодаря параллельным мирам всегда находится кто-нибудь или что-нибудь, обеспечивающие времени правдоподобие. А параллельные миры безусловно существуют, теперь он знал это точно, они вырастают из основополагающего мира, словно ветки из ствола дерева, при любом воздействии на прошлое — именно так, как сам он объяснял Эндрю Харрингтону дней двадцать назад, чтобы спасти ему жизнь. И этот факт порадовал Уэллса куда больше, чем будущий успех последнего романа, так как подтверждал незаурядную силу его интуиции и продуктивные — даже пугающе эффективные — способности его мозга. Разумеется, мозг Уэллса не таит в себе механизма, позволяющего перемещаться во времени, как мозг Маркуса, но он умеет сплетать чудесную ткань из умозаключений, и это высоко поднимает Уэллса над толпой.

Он вспомнил карту, показанную пришельцем, фигуру из разноцветных веревок, где обозначены параллельные миры, которые Маркусу предстояло упорядочить. И тотчас понял, что карта была неполной, потому что учитывала лишь реальности, созданные благодаря прямым действиям пришельцев. А наши собственные действия? Параллельные миры возникают не только вследствие порочных манипуляций над священным прошлым, нет, они прорастают также в результате всех вместе и каждого отдельного нашего решения. Уэллс вообразил карту Маркуса с подобным добавлением: от белой веревки отходят желтые, а от них — гроздья других веревок, представляющих миры, сотворенные свободной волей Человека.

Он вынырнул из своих размышлений, лишь когда кэб остановился у его дома. Уэллс дал извозчику щедрые чаевые, открыл калитку и пошел по дорожке через сад, решая, стоит теперь ложиться спать или нет и какие последствия для ткани времени будет иметь сделанный им сейчас выбор.

И тут он увидел незнакомку с огненной шевелюрой.

XL

Стройная и бледная, с рассыпанными по плечам огненными прядями, похожими на разлетевшиеся из костра угли, девушка смотрела на него тем же странным взглядом, который привлек его внимание несколько дней тому назад, когда он заметил ее в толпе любопытных, собравшихся вокруг третьей жертвы Маркуса.

— Вы? — воскликнул Уэллс, приостанавливаясь.

Девушка ничего не ответила. Она просто приблизилась к нему легкой и мягкой, как у кошки, походкой и что-то протянула. Уэллс увидел письмо. Немного растерявшись, он взял его из белоснежной руки. «Для Г.-Дж. Уэллса. Вручить в ночь на 26 ноября 1896 г.», — прочитал он на конверте. Значит, эта девушка, кем бы она ни была, сейчас выполняла роль посланца.

— Прочитайте его, мистер Уэллс, — проговорила она голосом, напоминавшим шелест занавесок под легким послеполуденным ветерком. — От этого зависит ваше будущее.

После чего она направилась обратно к калитке, а он, совершенно ошеломленный, остался стоять у двери дома. Немного придя в себя, Уэллс кинулся вслед за ней:

— Подождите, мисс…

Но ее уже и след простыл, только запах духов еще парил в воздухе. Однако Уэллс, как ему показалось, не слышал скрипа калитки. Словно девушка, вручив ему письмо, испарилась. В буквальном смысле.

Он простоял там еще несколько секунд, вслушиваясь в спокойный пульс зарождающегося дня и вдыхая аромат незнакомки. Потом все же решился войти в дом. Стараясь не шуметь, он пробрался в гостиную, зажег лампу и сел в свое кресло, все еще с изумлением вспоминая появление девушки. Будь в ней росту сантиметров двадцать и украшай ее спину пара стрекозьих крылышек, он принял бы ее за одну из тех фей, в которых верил Конан Дойл. Кто она такая? И как ей удалось так внезапно исчезнуть? Но было глупо тратить время на бесплодные гадания, когда ответ, по всей видимости, находился в конверте, который писатель держал в руках. Уэллс распечатал его и достал оттуда несколько листов бумаги. При виде знакомого почерка его прошиб озноб и сердце суматошно запрыгало в груди. Он начал читать.