Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки - Александр Анатольевич Васькин

зерно»), много работает, в том числе над поэмой «Горбунов и Горчаков». Впрочем, слово «работает» употребляется здесь с большой долей условности – насколько это вообще было возможно для литератора, не являющегося членом Союза писателей. Зарабатывал тем, что могло случайно подвернуться – переводы, внештатное рецензирование и прочая «халтура». Одновременно растет его популярность и за рубежом, и в самиздате.

В начале 1960-х годов в поселке дали участок Даниилу Гранину, автору уже известных романов «Искатели» и «Иду на грозу». «Жена предложила потратить гонорар на дачу в Комарово. Построить дом – решение непростое, прежде всего психологически. Но, слава богу, она настояла, сама взялась за дело и соорудила из финского стандартного домика дачу с мансардой»{659}, – вспоминал Даниил Александрович. О чем речь? В основном домики, продаваемые простым советским дачникам, были щитовыми, их называли «финскими» – дощатый каркас, обитый фанерой, утеплителем служили опилки или сухой торф. Полезная площадь такого дома составляла чуть более 20 квадратных метров. Надо было еще умудриться сделать из этого «дома» уютное прибежище для писателя. Так что Даниилу Александровичу очень повезло с женой…

Ну и пусть финский домик, все равно, что щитовой, не это главное, ибо «Комарово – единственный своего рода заповедник, где собралось все лучшее, что было в Ленинграде, в его науке и культуре. Общение летнее. Зимой, в городе, общение совсем другое, забитое делами, расписаниями. Работалось здесь хорошо. Для меня пейзаж Комарово – напоминание детства, которое прошло в новгородских, псковских лесах, в борах… Из Комарово мы с женой по всему Карельскому перешейку носились. Где-нибудь в Сиверской больше и полей, и лугов. Там ляжешь в поле, смотришь на небо… В Комарово неба мало, хотя больше, чем в городе. Зато есть залив… Но если говорить о работе – это вещи необязательные. Для того чтобы работать, нет надобности попасть в какое-то любимое место… Чтобы начать работать, для этого нужно просто намолить тишину и одиночество. А есть писатели, которые работают на ходу. А есть писатели, которым нужно одиночество, возможность сосредоточиться, не отвлекаться. У каждого свой процесс погружения»{660}.

Дача Гранина находилась неподалеку от «будки» Ахматовой. Как-то к нему приехали в гости коллеги из Чехословакии. После обильного стола, узнав, что рядом живет сама Ахматова, чешские литераторы уломали хозяина познакомить их с легендарной поэтессой. Даниил Александрович поначалу отнекивался, но в конце концов сдался: «Телефонов не было. Я уступил, поскольку мы все четверо были уже за пределами учтивости… Застали мы ее, конечно, неожиданно, не в лучшую для нее минуту, она гостей не ждала, была в заношенном халате, с неубранными волосами. Они увидели старую женщину, в этой жалкой дощатой даче, драная мебель, драное кресло… Но ничего этого они не заметили, а при виде ее упали на колени, произошло это у них непроизвольно, все трое упали и поползли к ней на коленях к ее руке. То, что они так сделали, для меня это было понятно, это было преклонение их, писателей, перед великим поэтом, но то, как она это приняла, восхитило. Она приняла их коленопреклоненность словно так надо, благосклонно, как императрица»{661}.

Занимательно проводили время комаровцы (или комаровчане?). То придет к Гранину академик Виктор Жирмунский: «Данила, а не раздавить ли нам “малыша”?» Попробуй скажи нынче такое, не так поймут люди. «Малышом» советские академики прозвали бутылку емкостью в четверть литра. А простой народ звал ее «мерзавчиком» или «чекушкой». Гранин благородно делил «малыша» поровну: себе – 100 граммов, Жирмунскому – 150. И по праву: он ведь академик! После опустошения «малыша» Жирмунского тянуло на разговор: «Он был эрудит, умница, и было удовольствие слушать его рассказы. Он был слишком порядочный человек, поэтому ему доставалось от всякого рода проходимцев, которых много было в то время среди литературоведов, особенно в тогдашнем Пушкинском доме»{662}. Надо думать, жена эрудированного академика никак не могла взять в толк: где это ее муж успел перехватить? Неужели по дороге на дачу?

Учитывая, что Комарово не было так засорено литфондовскими дачами, как Переделкино, местное население представляло собой уникальный срез советской интеллигенции – и научной, и культурной. «В Комарово селились люди, которые были уже как-то знакомы или тут знакомились. Сперва это кастовое было знакомство, потом оно стало расширяться, ходили друг к другу в гости, играли в карты, устраивали вечера, шашлыки, выпивали», – пишет Гранин. На вечерах сходились люди самых разных профессий – Георгий Козинцев, Евгений Лебедев, Вениамин Баснер, Сергей Юрский и Наталья Тенякова, Иосиф Хейфиц, признавшийся как-то Григорию Бакланову: «А я скучаю по этим годам, по комаровским, пахринским вечерам. Но уже донашиваются в памяти образы той картины, которая прошла и начинает отдаляться».

Наконец, приходил Георгий Товстоногов, купивший дачу по соседству с Жирмунским. Пили чай с баранками, обсуждали с Георгием Александровичем не только последние премьеры в Большом драматическом театре, но и обстановку в стране. Товстоногов обожал свежие анекдоты. Режиссер уже неважно себя чувствовал, не мог долго стоять, принося с собой специальный складной стульчик. «Говорили о том, – вспоминал Даниил Гранин, – как плоха, глупа, бесчеловечна власть со своей реакционной партией, как они малограмотны и враждебны культуре. Товстоногов иногда приводил удивительные цитаты. Вот слова одного такого руководителя, который устраивал ему выговор: “Мы вас сделали депутатом Верховного Совета, а вы нас не поддерживаете”. “Мы вас сделали”, “Вы должны быть нам благодарны”, – не скрывал этот деятель, что никаких выборов на самом деле нет, кого хотят, того и делают депутатом»{663}. Актуально.

Приезжали современные художники, Анатолий Зверев, в частности, а еще ученые из Академгородка – герои многих произведений Даниила Гранина: «У нас не было клубов, салонов, как за рубежом, и комаровские компании в какой-то мере дополняли этот дефицит общения, спасали от духовного голода». Соседи снабжали друг друга самиздатом, под честное слово отдавая почитать на ночь «Архипелаг ГУЛаг» и другие запрещенные в СССР книги.

Самиздат читали, пожалуй, в каждом комаровском домике. Каким-то образом сюда попал даже один экземпляр неподцензурного альманаха «Метрополь». С началом оттепели желание писателей и других представителей творческой интеллигенции выйти из идеологического контроля творческих союзов и цензуры привело к довольно быстрому распространению самиздата в СССР. Катализатором этих взаимосвязанных процессов послужила не только тяга к атмосфере относительно свободных 1920-х годов, но и попытки восстановить утраченные за сталинское время связи с Западом, вернувшись в мировое культурное пространство. Престижность среди советских писателей самиздат обрел к концу эпохи застоя. Если публикуешься в самиздате – значит хороший писатель. Так вышло с альманахом «Метрополь», изданным тиражом в 12 экземпляров в Москве в 1979 году. Среди его авторов были как и официально гонимые литераторы, так