Берта Исла - Хавьер Мариас

пожалуй, добавлялось еще и желание таким вот странным образом наказать того, кто об этом наказании и не подозревал. Исключительно для ее собственного удовлетворения. Томас сразу вспомнил имя – Хью Сомерез-Хилл. Он был членом парламента в семидесятые годы, а в дальнейшем не слишком преуспел, во всяком случае, не преуспел заметно. И дело не в том, что Томас мало интересовался политикой и ему было безразлично, кто стоит у власти, просто в его ремесле личные мнения отходили на предпоследний план. Он усваивал ровно столько информации, сколько было нужно для успешного проведения операции, чтобы суметь разобраться в происходящем – и не более того. Сомерез-Хилл, безусловно, ничем не выделялся в те времена, иначе Том знал бы о нем больше, поскольку это имя мелькало бы в газетах. Пока его партия была у власти, он не стал, например, каким-нибудь министром, и многообещающая карьера Сомерез-Хилла, вероятно, застопорилась, как и у многих лейбористов, после прихода к власти тори Маргарет Тэтчер и ее преемника Джона Мейджора, которые провели в доме десять по Даунинг-стрит почти полтора десятка лет. Хью Сомерез-Хилл, возможно, оставался членом парламента, но лишь одним из многих, и под конец не был Важной персоной с большой буквы, как отзывались о нем Дженет, Тупра и Блейкстон – да и Блейкстон вроде бы тоже. А может, он передвинулся в частный сектор, менее прозрачный. В любом случае это ведь ужасное расточительство, когда ста тысячам субъектов сулят блестящее будущее, но все они оказываются пустышками, и мир переполнен такими, ведь в политике легко потерпеть крах из-за ошибки, неподходящих союзников или досадных просчетов. Том, конечно, не запомнил бы подробностей, если бы Дженет не сообщила ему, что намерена шантажировать своего Хью, потопить, погубить его карьеру, мстя за невнимание к ней, эгоизм и лживые обещания. Тот вечер был первым и единственным, когда Дженет заговорила про своего лондонского любовника, а Томас зачем-то стал задавать вопросы.

Теперь у Томаса Невинсона снова мелькнула невероятная мысль: а если Дженет… Какая глупость! После того вечера Дженет уже никогда и ничего не смогла бы сделать. Не могла ни слышать, ни видеть, ни ощущать, ни говорить, ни сердиться, ни улыбаться, ни читать… Хотя тогда она, лежа в кровати, читала “Тайного агента”, и сейчас это показалось Томасу иронией судьбы – предупреждением, которое сбылось, ведь кем-то вроде тайного агента сам он и стал… Или она все-таки сумела еще много чего сделать и даже родила двоих детей, тех самых, которых Томас встретил в Музее мадам Тюссо праздным утром 1994 года? Они были слишком похожи на молодую Дженет Джеффрис, чтобы не иметь к ней никакого отношения, чтобы не быть ее детьми. Похожи на молодую Дженет? Но ведь она навсегда и осталась молодой.

Стоит только подпустить к себе подозрение, как оно сразу завладеет тобой и заслонит все остальное – по крайней мере пока ты не убедишься в его беспочвенности. Дженет была года на три или четыре старше Томаса, и, если этим детям было одиннадцать-двенадцать и девять-десять лет, по его прикидке, она родила их довольно поздно, примерно между тридцатью тремя и тридцатью шестью годами, что вполне допустимо. Будь она жива, сейчас ей было бы лет сорок шесть. Будь она жива? Все эти мысли за считаные секунды яркими вспышками пронеслись у него в мозгу. А разве он видел ее мертвой? Нет, не видел, как, впрочем, никто не видел и трупа самого Томаса, потому что этого трупа не существовало. О смерти Дженет ему сообщил в квартире Саутворта полицейский Морс, показавшийся им человеком честным и основательным. Но теперь-то Том хорошо усвоил, и уже давно усвоил, что скромный полицейский всегда выполняет приказы, особенно когда его шефы, в свою очередь, получают их от людей из спецслужб, которые стоят на вершине властной пирамиды, если не считать некоторых военачальников и очень высоких чиновников. В случае крайней необходимости они могли заставить Морса соврать, разыграть спектакль, и даже если Морсу было не по вкусу обманывать глупого и несчастного студента, еще неоперившегося птенца, он не посмел бы отказаться, даже пикнуть не посмел бы, потому что сразу погубил бы свою карьеру, а возможно, и потерял бы работу.

А разве Томас видел какие-нибудь сообщения об убийстве Дженет в газетах или по телевизору? Нет, но в те дни он не обращал на них внимания, так как был слишком занят своей собственной судьбой, своими бедами, к тому же получал информацию из первых рук, а значит, ему незачем было выуживать ее из прессы. Возможно, он ненароком и прочитал какой-нибудь заголовок в Oxford Times, но ведь ему известно – теперь известно, – как легко им, то есть нам, заставить газету напечатать ложное сообщение, необходимое в тех или иных обстоятельствах: достаточно напомнить журналистам о гражданском долге, патриотизме и защите Королевства, особенно если речь идет о совсем мелкой заметке. Достоверно он знал лишь одно: дело не было раскрыто, убийца не был найден (публика же быстро забывает такие истории, ей становится скучно). Возможно, только потому, что никакого дела не существовало и не могло существовать.

И Хью Сомерез-Хилл, и мужчина, явившийся после ухода Тома и нажавший на кнопку звонка, пока сам он курил на углу Сент-Джон-стрит и Бомонт-стрит, – как далеко в прошлом все это осталось! Как далеко в прошлом остались его сигареты “Маркович”, которые стали уликой и которые уже много веков назад перестали выпускать, – да, все это случилось много веков назад, а теперь почему-то вдруг настырно вернулось к совсем другому человеку, к мистеру Роуленду, и к мистеру Кромер-Фиттону, и ко многим другим людям, затерявшимся в кутерьме чужих личин и всеми забытым; они совершали какие-то бессмысленные вещи, и без них мир был бы точно таким же, как и при их участии. Да, разумеется, он предотвратил какие-то несчастья, но разбудил другие, и было нелепо вести сейчас подсчеты, а на самом деле и невозможно: ведь он и сам не всегда узнавал о последствиях своих акций, он подносил спичку и спешил исчезнуть, чтобы не присутствовать при пожаре.

Но теперь все это возвратилось именно к Томасу Невинсону, поскольку только с ним одним он и остался на время этого пустого ожидания, и с каждым днем все больше становился прежним Томасом Невинсоном, с каждым днем все отчетливее восстанавливал его в себе – жениха Берты Ислы и мужа Берты Ислы, мадридского Томаса Невинсона, каким он был в самом начале.

Откуда они могли знать, что он пойдет тем вечером к Дженет? Томас договорился с ней о свидании,