Воины света. Меч ненависти - Бернхард Хеннен

— Тогда об этом должен знать по крайней мере военный совет.

— Собрание, где твой друг-человек объединил вокруг себя такие фигуры, как тот парень с половиной носа? Нет, Олловейн. Довольно и того, что мы зависим от помощи сынов человеческих. Мы не станем делить с ними еще наши тайны. Этот парень — Ламби, не так ли? — он скажет своим ребятам. И через два дня об этом будут знать все, начнется паника. Расскажи о том, что происходит в Зале Огня, и Филанган падет прежде, чем первый тролль окажется у наших врат.

Олловейн тяжело вздохнул. Отмести аргументы отца было нелегко.

— Неправильно это — лгать своим же союзникам, — негромко произнес он.

— Но ведь мы никого не обманываем. — Ландоран выбрал отеческий, утешающий тон, словно разговаривал с ребенком. — Мы кое о чем умалчиваем. Да! Ну и что такого? Ты знаешь все о воинах, которые сражаются за тебя? Это бремя полководца. Мы видим дальше большинства, которое служит нам. Мы лучше понимаем мир, и в первую очередь вещи, происходящие вокруг нас. И чтобы защитить тех, кого мы ведем, мы не имеем права делить с ними наши знания. Никто ведь не раскрывает всех своих тайн.

Олловейн раздраженно махнул рукой.

— Что мне до тайн любого сына человеческого? Они не угрожают моей жизни! Ты не можешь сравнивать их со своими!

— Не нужно этих рыцарских глупостей! — ответил Ландоран. — Не считая этого, я с тобой даже согласен. Нельзя сравнивать людей и нас. Они никогда нас не поймут… Альфадас и его воины. Не пойми меня превратно. Я вовсе не упрекаю их. Я иду гораздо дальше. С моей стороны было бы ошибкой требовать от них понимания, на которое они просто не способны. Поэтому я не обременяю их знанием перспектив, от которых они в лучшем случае придут в ужас. Я ведь даже не знаю, как объяснить тебе, который не сотворил ни одного заклинания, то, что происходит в Зале Огня.

— О, я ожидал такого поворота. Когда мы беседуем, в какой-то момент все сводится именно к этому.

Олловейн отвернулся и пошел к лестнице. Все как обычно. Каждый спор с отцом в конце концов приводит к тому, что Ландоран упрекает его в неумении колдовать. Не хватало еще, чтобы он начал свои обычные рассуждения о людях и других простых существах, которым не суждено испить из источника истинной мудрости.

— Не убегай, упрямец. Ты называешь себя воином, более того, мастером меча? Посмотри правде в глаза! Как ты можешь объяснить слепому, что такое дневной свет? — взволнованно крикнул ему вслед эльфийский князь. — Некоторый опыт нужно просто разделить, поскольку его нельзя облечь в слова. Или ты можешь поведать мне, что связывает тебя с Линдвин? Я вижу это в твоем сердце, сын мой… Пожалуйста, не убегай сейчас.

Олловейн остановился на первой ступеньке.

— Я не знаю, как объяснить тебе то, чего ты никогда не испытывал.

Ландоран поднялся. Устало оперся рукой на стену. Впервые Олловейн увидел признаки дряхления в отце. Тот слишком обессилел, чтобы скрывать их.

— Я никогда не стал бы упрекать тебя, если бы не мог понять твоих слов, отец. Если что и разделяет нас — так это то, что ты никогда даже не пытался…

— Ну хорошо… Магия… Она начинается с того, что ты погружаешься в глубокую медитацию. Ты пытаешься оставить позади темницу в виде плоти и найти в себе то, что бессмертно. И если тебе удается, то это подобно второму рождению. У тебя возникает ощущение, что ты выходишь из тела. Видишь себя со стороны. Мелкие потребности вроде голода и жажды уже не волнуют. У тебя больше нет тела, которое диктовало бы тебе море обязанностей. Тебя охватывает всеобъемлющее чувство свободы. А затем ты слышишь пение мира. И ты чувствуешь его, как бы странно это ни казалось, когда речь идет о песне. Ты осознаешь силу магии, которой пропитано все. Отделившись от тела, ты можешь создать самое чистое заклинание, потому что можешь стать единым целым с этой загадочной силой, лететь вместе с ней. А для стороннего наблюдателя ты просто сидишь. Тот, у кого никогда не открывалось внутреннее магическое око, никогда не сможет увидеть тебя, когда ты оставляешь тело. — Ландоран очень сильно побледнел. Он говорил отрывисто, но страстно. — Когда ты находишься внизу, в Зале Огня, то слышишь зов, как только покидаешь тело. Он не отдает приказы, однако противиться ему невозможно. Он тянет тебя туда, где горит в недрах этой горы вечный огонь. И внезапно ты становишься частью чего-то великого… Веселье, страхи и воспоминания о любви сотен жизней переполняют тебя. Ты запутываешься, а потом вдруг все складывается. Ты становишься частью большого хора. То, что отличает тебя, становится крохотной искрой воспоминаний, почти поблекшей рядом с великой мелодией, частью которой ты являешься. Линдвин руководит этим хором. Она проводит каждый голос на свое место. Никогда прежде не встречал я эльфийку, которая в столь юном возрасте достигла бы такого мастерства в магии. А камень альвов многократно увеличивает ее силу. Все, даже самые могущественные волшебники, подчиняются ей, потому что чувствуют, что это правильно. Даже я полностью подчинился ее мудрости и пою ее песню, когда занимаю место в Зале Огня. Так нам удается охладить раскаленный камень, уменьшить накопившееся давление. Однако силу, которой мы противостоим, нельзя измерить ни одним известным тебе мерилом.

Олловейну невольно вспомнился Таэнор, эльф, который сгорел. То, что рассказывал отец, было таким гармоничным и безобидным… Но ведь мастер меча своими глазами видел, что в действительности все иначе. Значит, Ландоран снова говорит не все.

— А что может убить, если ты всего лишь поешь песнь? — цинично поинтересовался он.

— Страх. Ты покидаешь тело. И, несмотря на то что оставляешь плоть, все еще способен утомиться. Это усталость духа. А потом есть еще жар. Ты принимаешь его в себя, чтобы лучше понять его. Ты должен слиться с ним, чтобы подавить его. Если тебе страшно или если вдруг ты вернешься в свое тело, то сгоришь изнутри, потому что в тебе есть частичка огня. Когда мы сознательно возвращаемся в свое тело, это происходит очень медленно. Мы должны отделиться от великой песни, что очень печально. Затем должны отыскать искру воспоминаний, в которой тлеет то, что делает нас отдельными личностями. Когда мы осознаем искру, в которой горит наш собственный свет, то можем снова объединиться со своим телом. Но если во время возвращения поспешить и пламя в душе будет еще слишком горячо, то оно уничтожит наше тело. Так произошло с Таэнором. Но это случается реже с тех пор, как великой песней дирижирует Линдвин.

— Что значит реже? Скольких мертвых мы должны оплакать?

— Когда я пел великую песнь, у нас было две-три… потери ежедневно. С Линдвин бывает одна или же ни одной. Она очень хорошо следит за хором волшебников.