Банда 2 - Виктор Алексеевич Пронин

нашего разбирательства никакого отношения, а когда суд, идя вам навстречу, соглашается заслушать этих людей, вы вдруг отказываетесь от своего же ходатайства. Должна заметить — вы ничего не добьетесь такими недостойными методами. Приговор будет вынесен сегодня же, могу вас в этом заверить.

— Да не надо меня ни в чем заверять, — ответил Анцыферов, махнув рукой.

— Подсудимый! Встаньте! Я прошу вас встать!

Анцыферов поднялся, по на судью не смотрел, его взгляд был устремлен за окно, на волю, которая судя по всему, отдалялась от него с каждой минутой.

— Hу? Встал... И что?

— Нукать будете в конюшне, если вам доверят этот ответственный участок. Опять делаю вам замечание. Ваши реплики оскорбительны для суда. Мы здесь говорим только о деле. Чувства, настроения, .обиды — это все для дома, для семьи. Вы со мной согласны?

— Согласен, — кивнул Анцыферов, стоя навытяжку перед оплывшей женщиной с тонким назидательным голосом.

— Можете сесть.

Анцыферов покорно сел.

— Впрочем, нет... Прошу прощения, — судья улыбнулась. — Встаньте снова. Вот так. Вам предоставляется слово. Вы можете сказать нечто опровергающее то, что изложено в документах?

— Нет.

— Я имею в виду заявление господина Халандовского, заключение экспертов, следственные протоколы, которые, кстати, вами же и подписаны".. Так что? Говорите, подсудимый! Внимательно вас слушаем.

— Это все провокации.

— Опять за свое... Жаль. Вы отказываетесь помогать суду в установлении истины. Если вам больше нечего сказать... Можете присесть... Пока.

Анцыферов продолжал стоять, не зная, как дальше себя вести. Несмотря на откровенно вульгарный тон судьи, а он прекрасно видел се невысокий уровень, ей удалось сбить его с толку. Анцыферов окинул взглядом присутствующих, набрал воздуха, решившись, наконец, сказать нечто внятное и убедительное, но, стоявший рядом солдат, с силой нажав езду на плечо, снова усадил на скамью подсудимых.

— Садись! — сказал он с непонятным раздражением.

— Я протестую! — вскрикнул, как от боли, Анцыферов.

— Сколько угодно, — судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели — две женщины, такие же как судья толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.

— Суд удаляется на совещание, — сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. — Просьба не расходиться.

Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор — десять лет в колонии общего режима.

— Сколько? — вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.

— Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, — и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронив ни единого слова.

Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.

— Пошли, — солдат тронул Анцыферова за плечо. — Теперь и тебе пора.

— Куда?

— Ну ты даешь! — усмехнулся солдат. — Руки за спину, вот так... И вперед.

Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.

Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор не вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое страшное наказание, которое ему уготовили сильные мира сего — этот вот суд. А дальше произойдет что-нибудь счастливое в его жизни — амнистия, вновь вскрывшиеся обстоятельства, обнаружившиеся нарушения процедуры суда... Да мало ли причин можно придумать, чтобы выпустить на волю хорошего, нужного, верного человека! Было бы желание. А желание найдется и напрасно, ох, напрасно Анцыферов так переживал, так терзался и маялся, ерзая на жестокой, отполированной преступными задами скамье. Да, унизительно, неприятно, тягостно, но не на всю ведь жизнь сажают его за решетку, на годик-второй, да и то вряд ли...

* * *

Пафнутьев заметил — Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то Новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот — еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот несмотря ни па что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал и помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.

Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.

— Рад видеть, Валерий Александрович! — воскликнул Пафнутьев.

— Да ладно тебе, — ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. — Садись.

— Премного благодарен! — отчеканил Пафнутьев.

— Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, — улыбнулся Невродов. — Не забываешь ты меня, не забываешь, — произнес он не то с укором, не то с благодарностью.

— На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.

— Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.

— Виноват, — охотно повинился Пафнутьев. — Исправлюсь.

— Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...

— Неужели отсидит?

— Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...

— Не понял? — вскинулся Пафнутьев.

— Да у тебя, — Невродов досадливо отвернулся. — Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?

— Пусть так, — согласился Пафнутьев.

— Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае. вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?

— Ордер на обыск.

— Кого обыскивать собираешься?

— Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.

— Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, — проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. — Надеюсь...

— Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.

— Так... И хочешь сделать это официально?

— Как получится, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.

— Рискуешь, Павел Николаевич.

— А!