Банда 2 - Виктор Алексеевич Пронин

Над твоими законами он смеется. Твоих соратников, если не купит, то перестреляет. Если не перестреляет, то они исчезнут сами по себе. У тебя никто не исчез за последнее время?

— Было, — сказал Пафнутьев.

— И еще будет... А через несколько месяцев, когда сойдут снега, ты будешь находить в весенних ручьях, среди ландышей и подснежников, то женскую Ладошку, то мужской член...

— Аркаша, ты думаешь, что пугаешь меня? Ты дразнишь и подзадориваешь. Как-никак, но я все-таки представляю закон, а закон позволяет мне...

— Ни фига он тебе не позволяет, — махнул рукой Халандовский. — Законы меняются и превращаются в нечто противоположное там, где прошел Байрамов. За его спиной идет завихрение времени и пространства, завихрения из статей уголовного кодекса и статей конституции. Ко мне приходят его люди и предлагают деньги за магазин. Хорошие деньги. Если откажешься, говорят, мы возьмем магазин даром. Это как? — спрашиваю. А вот так, — отвечают. — Как бесхозное имущество. Хозяина нет, вроде сбежал куда-то от ответственности, может быть, даже за границу и там сгинул... Ты понимаешь, что стоит за таким предположением?

— Как его взять? — в который раз повторил Пафнутьев.

Халандовский замедленно разлил водку по стопкам, но не для того, чтобы тут же ее; выпить, нет, он не мог переносить, чтобы на столе стояли пустые стопки. Пусть лучше стоят полные, это создает некое ощущение наполненности жизни. Потом взгляд его остановился на экране маленького цветного телевизора, на котором бесновались потные, полуголые мужики, потрясая патлами и гитарами, черные упитанные девки трясли сиськами и призывно вертели ягодицами. Все это происходило в полной тишине — Халандовский, как обычно, выключил звук. Лишь отблески цветовых пятен с экрана, разноцветные сполохи проносились по его лицу, будто он присутствовал на каком-то празднике, будто небо полыхало вспышками фейерверка. Но глаза его оставались грустно-осуждающими...

— Вот видишь, Паша, какие бабы на свете бывают, — наконец, проговорил он, не отрывая взгляда от экрана.

— Таких баб не бывает, — серьезно ответил Пафнутьев.

— Как? А это? Искусственные, что ли?

— Конечно, — кивнул Пафнутьев. — Это не бабы, Аркаша. Это зрелище. Идет обработка нашего с тобой сознания. Чтобы знали мы, как выглядит настоящее искусство, чтобы знали, куда следует стремиться, что ценить, на что деньги копить... Заметь, эта программа идет почти круглосуточно. Все мои клиенты в эти минуты сидят, оцепенело глядя в экран, замерев от восторга и, чуть не кончая, смотрят. Смотрят. Смотрят. Набираются мужества перед ночными делами. Посмотрев на этих баб полчаса, нетрудно, в общем-то, решиться и на изнасилование, и на убийство... Нетрудно. Ты ведь не зря звук выключаешь — чувство самосохранения срабатывает в тебе. Байрамовская работа.

— Не понял? — Халандовский вскинул густые кустистые брови. — При чем здесь Байрамов?

— Очень просто. Он закупил кабельное телевидение центра города и услаждает зрителей зрелищами, ранее совершенно недоступными. Мы же привыкли к тому, что запретный плод сладок... Вот и упиваемся. Все доступно. Наслаждайся, Аркаша. Смотри, как ловко задами вертят... Балдеть тебе, Аркаша, не перебалдеть.

Халандовский помолчал, быстро взглянул на Пафнутьева и, нажав кнопку на телевизоре, выключил его.

— Паша . Его нельзя взят!, методами, которые позволительны тебе. Ведь тебе т позволено...

— С некоторых пор мне все позволено.

— Ты уверен, что я правильно тебя понял? — вкрадчиво спросил Халандовский.

— Да, — отрывисто ответил Пафнутьев и сунул в рот кусок домашней колбасы, небольшой, чуть поджаренной, с выступами настоящего мяса, чистого, белого, пропитанного всевозможными пряностями. — С тех пор, Аркаша, как я связался с тобой, мне многое стало позволено. Говорить, делать, поступать.

— Ну, что ж... Поговорим... Так и быть. Авось, выживу.

— Выживешь, — заверил его Пафнутьев.

— Есть сведения, что Байрамов зарабатывает деньги не только видимым способом.

— Знаю.

— Да? — удивился Халандовский, — И до тебя дошли слухи?

— С твоими знаниями мне не сравниться, — польстил хозяину Пафнутьев. — Твоя информация всегда была полнее. Поэтому я здесь. Знаю, что есть у него источник, а вот какой... — лукавый Пафнутьев замолк, вроде бы в полнейшей растерянности.

— Угон машин, — сказал Халандовский.

— И что он делает с ними дальше?

— По-разному... Разборка, перекраска... Угон в соседнюю державу. У нас в последнее время появилось столько соседних держав... Бестолковых, алчных, иждивенческих держав с какими-то затаившимися многовековыми обидами, — проговорил Халандовский с неожиданной страстью. — Они счастливы, что хоть что-то пересекает границу в их направлении. Ворованный металл, угнанный скот, краденные машины... Такие вот оказались у нас непритязательные соседи. Причем, самые бандитские из них это те, кто больше всего говорит о какой-то своей независимости, о какой-то своей культуре... Шелупонь! — зло закончил Халандовский и решительно наполнил стопки.

— Да, — границы приблизились, — осторожно заметил Пафнутьев.

Халандовский включил телевизор и снова заметались по экрану масластые мужики и потные бабы. И опять по небритому лицу Халандовского замелькали отсветы чужой жизни. Пафнутьев тоже некоторое время смотрел на экран, потом, словно стряхнув с себя оцепенение, повернулся к Халандовскому.

— Я хочу его взять, Аркаша. Я больше ничего так не хочу.

— Его можно взять только методом, каким действует он сам. Его же оружием.

— Продолжай, — кивнул Пафнутьев. — Слушаю" тебя, Аркаша.

— Бандитизм, — Халандовский посмотрел на Пафнутьева ясным простодушным взглядом.

— Так, — произнес Пафнутьев, словно усвоил для себя что-то важное, к чему долго шел, и теперь оно открылось перед ним во всей своей убедительной и бесспорной правоте. — Так.

— У него есть берлога.

— Знаю.

— Наглый, неожиданный налет.

— Цель?

— Изъятие всех документов, которые только можно там обнаружить. Вплоть до новогодних открыток и телефонных счетов. Говорю это не для красного-словца — на телефонных квитанциях указывают коды городов, с которыми абонент беседовал. Поэтому даже квитанции будут полезны.

— Может быть, — Пафнутьев не стал спорить.

— Я, Паша, не очень силен в твоем деле, не знаю, какие преступления совершаются с отпечатками пальцев, какие — без, где собака может унюхать, а где ее возможности ограничены... Но я твердо знаю другое — нет преступлений, которые не оставили бы финансовых следов. За любым, даже за самым пошлым и вульгарным бытовым убийством неизбежно тянется какой-то денежный след. Кто-то накануне послал перевод или его получил, кто-то взял в долг, а кто-то вдруг все долги роздал, кто-то купил, кто-то продал... Денежные следы любой деятельности обязательно остаются, а уж следы преступления... Если совершить, налет, следы обнаружатся. Я берусь эти документы изучить и доложить тебе об истинном состоянии дел господина Байрамова.

— Ты становишься рисковым человеком, Аркаша.

— Я всегда им был. Только притворялся... Слабым, поганым, убогим... Так было принято. Такова была общественная мораль. Да, Паша, да. Безнравственно было заявить о себе что-то достойное, безнравственно было вообще заявить о себе. И люди притворялись худшими, чтоб