Мари-Бланш - Джим Фергюс

поездом и пробуду там всего два-три дня. Я жила там ребенком и просто хочу увидеть его еще раз. Кто знает, вернемся ли мы во Францию.

— Ты что же, бросишь меня здесь одного с твоей матерью? — сказал Билл.

— Будешь заниматься детьми.

— Не хочешь, чтобы мы поехали с тобой?

— Нет, мне нужно поехать одной, — объяснила я. — Там есть памятные места, которые я хочу навестить в одиночку. Понимаешь, дорогой?

— Будешь пить? — спросил Билл. — Поэтому хочешь поехать одна?

Дополнительная тягота алкоголизма — когда ты бросаешь пить, вся семья, в том числе и ты, ждет, что ты неизбежно снова возьмешься за старое.

— Нет, я не пью уже два месяца. Я же сказала тебе, Билл, с этим покончено, раз и навсегда.

Я уже знала, что это ложь, что я, вероятно, начну пить, просто чтобы отпраздновать. Как же мы, алкоголики, обожаем ненароком сбежать от надсмотрщиков. Но я дала Биллу всегдашние обещания, которые, как мы оба знали, будут нарушены. Я не хотела, чтобы он ехал со мной в Марзак. Это мое место, мое детство, мой замок. Он бы ничего не понял. Билл хороший человек, но ему недостает фантазии. Возможно, в глубине души он даже испытал облегчение, что не поедет со мной. Быть надсмотрщиком так же утомительно, как и поднадзорным.

На вокзале Лез-Эзи я взяла такси. В ожидании моего приезда управляющий Ролан открыл ворота замка и встретил меня во дворе.

— Вы найдете замок очень изменившимся, мадемуазель Мари-Бланш. — Большим, средневекового вида ключом он отпер массивную парадную дверь. — Господин граф много работал, продавая дома в Париже, а все деньги вкладывал в здешний ремонт и старался помогать здешним фермерам-арендаторам, которые по-прежнему живут на его земле. Он столько работал, что почти не имел времени приехать домой и побыть с нами. Скоро вы сами увидите, что он здесь сделал, пока вас не было… Если вам что-нибудь понадобится, мадемуазель Мари-Бланш, то я и Жозетта, моя жена, живем рядом, в коттедже. Раньше это были конюшни, их перестроили в жилые помещения.

— А что случилось с лошадьми? — спросила я.

Ролан слегка развел руками.

— Лошадей нет уже довольно давно, мадемуазель. Их продали еще до перестройки конюшен. Слишком дорого они обходились господину графу. Как и большой штат прислуги. Особенно теперь, когда он и госпожа графиня редко здесь бывают. Многие помещения замка стоят на замке, мебель прикрыта. Но мы приготовили вам вашу старую комнату. Я отнесу туда ваш чемодан… Жозетта также оставила вам ужин на кухне, приготовила рагу, оно в духовке. Надеюсь, этого достаточно, мадемуазель Мари-Бланш. Если вам что-нибудь понадобится в деревне, пожалуйста, скажите утром.

— Ролан, вы говорите так, будто знаете меня. Мы с вами знакомы?

— Я сын прежнего шофера господина графа, вы ведь знали Жозефа. Когда вы были маленькая, я работал в полях и в садах, мадемуазель Мари-Бланш. Но вам необязательно помнить меня.

— О-о, конечно, я вас помню, Ролан. Мы ведь были друзьями, да? Простите, я вас не узнала. Столько времени прошло. И я была не вполне здорова.

Ролан мягко улыбнулся:

— Да, мы были друзьями, как хозяйка и слуга.

— А ваш отец, Ролан?

— Умер несколько лет назад, мадемуазель.

— Я прекрасно помню Жозефа. Замечательный был человек и относился ко мне очень по-доброму.

— Спасибо, мадемуазель Мари-Бланш, — сказал Ролан с легким поклоном. — Он тоже вас любил.

Ролан отнес мой чемодан наверх и удалился. Вечереет, я брожу по замку, стараюсь сориентироваться. Ролан сказал правду: с 1930-х годов все кардинально перестроили, заново декорировали и модернизировали. Большая гостиная на первом этаже закрыта, мебель закутана простынями, но малый салон, где семья собиралась до и после трапез, открыт. Все теперь по-другому и одновременно по-прежнему, точно так же, как разные периоды нашей жизни и близки, и далеки одновременно. И шагая по безмолвным комнатам замка, я уже ощущаю призрак своего детства. Когда я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, каменные ступени, стертые за века ногами многих поколений, кажутся такими знакомыми, словно я только вчера проходила по ним. Я снова чувствую себя маленькой девочкой и пытаюсь вызвать давних друзей, духов и фей, но они молчат. После стольких лет я для них чужая. Мою старую комнату обновили, добавили умывальник и туалет. Я поднимаюсь на третий этаж, а затем по винтовой лестнице в башню, где мы играли детьми и откуда открывается вид на поля, сады, реку и деревню далеко внизу. Помню, как мы, девочки, воображали себя средневековыми девицами, которые ждут в башнях возвращения своих отважных рыцарей. Теперь все иначе и одновременно по-прежнему; голоса детства более не говорят со мной, и даже раскинувшиеся внизу окрестности, некогда так хорошо изученные, кажутся чужими, прямо-таки грозными. Вон там, на опушке леса, похоронена моя собачка Анри. Завтра отыщу ее могилку, которую пометила камнями. Глядя с башни в другую сторону, на деревню, я уже не воображаю себя принцессой и не думаю, что крестьяне мне завидуют. В самом деле, смехотворное чванство маленькой девочки, которой я когда-то была. Я прижимаюсь щекой к каменной стене башни, с облегчением чувствую, что она еще теплая от вечернего солнца, эти вековечные камни пережили сотни людских поколений и переживут еще сотни. Касаюсь стены губами. Как бы целую давнего возлюбленного, которого всей душой люблю до сих пор, со сладостно-горьким пониманием, что вернуться вспять невозможно, невозможно сообща начать все сначала.

— Откройте мне свои секреты, — шепчу я, — поговорите со мной, как раньше. Пожалуйста, верните меня вспять.

В этот миг я точно знаю, что никогда больше сюда не вернусь. И вдвойне рада, что приехала без Билла и без детей. Это мой мир, и я не желаю делить его ни с кем. Завтра я поищу могилу моей собачки Анри, и проверю, сумею ли найти пещеры первобытных людей, где мы играли детьми.

Я снимаю туфли и босиком спускаюсь по винтовой лестнице башни, мой детский шаг по-прежнему легок, будто я шла вот так еще вчера. Солнце село, догорающий серебряный свет вечера мягко струится в узкие стрельчатые окна. Замок безмолвен, как бывают только замки, голоса столетий улетучились, хотя в глубинах моей детской памяти я все еще слышу неумолчное тихое бормотание их душ, все еще чувствую на затылке холодное дыхание бдительного лучника-часового.

На кухне я нахожу в духовке Жозеттино рагу, свежий теплый багет на столике, горшочек местного фуа-гра, круг здешнего сыра с голубой плесенью, кувшинчик домашней уксусной приправы, блюдо свежего салата из сада. И бутылку «Сент-Эмильона». Я с жадной тоской смотрю на бутылку, беру