Настоящая фантастика – 2010 - Генри Лайон Олди

— Значит, говорил, — нетерпеливо перебил Железняков, не дослушав, чего на памяти Ильичева не приключалось ни разу. — Ты вези, давай, гаитян в часть, как договаривались, а как сдашь в отдел, иди к себе и меня жди. Разговор есть.

— Понял, Сергей Иванович. — Ильичев совсем растерялся.

— Товарищ полковник, мы едем? — Из полковой «Волги» высунулся водитель, узбек Турсунбаев, наряженный по случаю в шорты и футболку с портретом Че Гевары. — Однако в части скоро обед, макароны по-флотски давать будут!

Ильичев сообразил, что без него автобусы с делегацией и встречающими не тронутся с места, сунул мобильник в карман и поспешил к машине.

На всем Острове свободы наступила послеполуденная сиеста. В такую жару работать все равно было невозможно, поэтому в части царил «тихий час». Нежданной расслабухе все новоприбывшие удивлялись со страшной силой, но, столкнувшись с местными погодными реалиями, быстро приобщались к дневному отдыху.

В кабинете Ильичева тишину нарушали только периодически просыпающийся кондиционер да приглушенное хрюканье Интернет-радио «Маяк». На радио второй день наводили помехи натовские хакеры, так что слушать его было невозможно — вместо родной речи из колонок компьютера неслась какая-то похабщина. Но Ильичев канал не отключал, надеялся, что трансляцию восстановят.

В ожидании Железнякова полковник листал экспроприированный «Плейбой». Он не сомневался в том, что советские комсомолки и спортсменки легко дадут прикурить подретушированным заморским красавицам, но втайне печалился, что ни в «Работнице», ни в «Крестьянке» в таком виде их не напечатают. Так что прав, видимо, был Железняков, когда говорил, что даже советскому человеку надо дать вкусить немного запретного плода. Чтобы не чувствовать себя обиженным жизнью.

В дверь постучали. Ильичев лихорадочно зашарил по ящикам стола. Вытащив недельной давности номер «Красной Звезды», он уложил его поверх томно изогнувшейся ударницы модельного бизнеса.

— Разрешите, товарищ полковник? — В кабинет просунулась голова майора Кошкина, стоявшего сегодня дежурным по части.

— Тебе чего? — Майор появился не вовремя.

— Товарищ полковник. — Кошкин протиснулся в едва приоткрытую дверь. — Жалоба поступила от местных… местной.

Ильичев посмотрел на часы.

— Излагай давай быстро, — вздохнул он.

Кошкин сунулся обратно за дверь, оттуда донеслись звуки спора и яростные выкрики на испанском. Затем раздался сочный шлепок, дверь распахнулась и в кабинет ворвалась тропическая буря.

Буря оказалось дородной кубинкой лет сорока, непрерывно и громогласно вопящей. За руку матрона волокла свою более мелкую и изящную копию. Копия выглядела зареванной, но миленькой.

Следом показались Кошкин и один из прапорщиков, фамилии которого Ильичев не помнил. Лицо Кошкина украшал пунцовый отпечаток пятерни.

— Это что за цирк, Кошкин?

— Товарищ полковник, гражданка Мария Амелиа. Пришла с жалобой на прапорщика Петрова. Говорит, что только что от el doctor и ее дочь берёменна от Петрова.

Ну вот, только этого не хватало, мысленно вздохнул Ильичев. Железняков должен был появиться с минуты на минуту.

— Майор. — Ильичев открыл ящик стола и незаметно смахнул туда «Плейбой». — Вы что, сами разобраться не можете? Это что, в первый раз? Быстренько провели суд офицерской чести… Вы, кажется, один из его членов? Осудили товарища, после чего он, осознав свою вину, на гражданке … как вас там?

Матрона выстрелила пулеметной фразой, которую не понял даже Ильичев.

— Не важно, — махнул он рукой. — В общем, осознав проступок, товарищ Петров женится на гражданке.

«Я бы и сам не отказался жениться на такой, — добавил он про себя. — Ишь как глазки строит. А глазки-то карие, томные. Не то что у моей Светки».

— Товарищ полковник, а он не… — начал было Кошкин, но тут дверь снова открылась.

— Опаньки, Петрович, — растерянно развел руками появившийся Железняков. — А вас тут много.

— Так, Кошкин. — Ильичев почувствовал резкий приступ раздражения. — Я что, неясно выражаюсь? Суд офицерской чести, и жениться, ясно? Петров, ты меня понял?

— А я не буду, — вдруг заявил Петров, беззастенчиво уставившись на Ильичева.

— Это как «не буду»? — опешил тот.

— У него в Союзе уже жена есть, — виновато развел руками Кошкин.

— А даже если бы и не было? — Петров явно отказывался осознавать свою вину. — Я ее насильно под пальмы не тащил. И не виноват я, что в этой деревне ни в одной аптеке этого… средств защиты нет. Пусть идет аборт делает.

Горячая волна ударила в голову Ильичева.

— Ах ты, мерзавец! — Полковник трясущимися руками полез за табельным бластером Алферова. — Да я… Да я… Да я тебя по всей строгости кодекса строителя коммунизма, без суда и следствия, лично сам!

Кобура никак не желала открываться.

— Эй, Петрович, ты давай с этим завязывай. — Тяжелая длань особиста легла на кобуру. — Это тебе не тридцать седьмой год!

Из Ильичева сразу как будто выпустили воздух.

— Сергей Иваныч, ну ты глянь, до чего скатились! Советский офицер, а ни стыда ни совести. И ладно бы еще не женат был…

Ильичев в сердцах махнул рукой и рухнул в кресло.

За дело взялся Железняков.

— Петров. — Интонация, с которой особист произнес фамилию провинившегося, заставила умолкнуть даже матрону, непрестанно причитавшую с момента появления. — Через час ты сидишь в моем кабинете в особом отделе, ты понял? Разбираться с тобой буду лично.

— Так точно, товарищ майор. — Петров побледнел ужасно, моментом растеряв весь гонор.

— А теперь все вон, — не терпящим возражений тоном добавил Железняков.

Повторять по-испански не пришлось. Матрона и ее юная копия испарились едва не быстрее Петрова.

— Сергей Иваныч, ну куда мы катимся, а? — Ильичев отстегнул форменный галстук и полез в сейф, где хранилась початая бутылка «Гавана Клаб». — Ты посмотри, что творится. Никаких моральных устоев у нынешней молодежи, дожили. Что наши деды бы сказали, что в сорок пятом брали Берлин, глядя на них?

— Сильно расстроился, Петрович? — Железняков сел напротив.