Люди в летней ночи - Франс Силланпяя

— Я же обещал, я же обещал! А теперь мы отправимся в этот городок… как его?.. Там сегодня помолвка…

Ханну наконец выпрыгнул из своего лимузина и почтительно подошел к старой хозяйке, которая в этот момент случайно оказалась единственным находившимся во дворе представителем живущего тут семейства.

— Не увозите его сейчас ни на какие «кошачьи крестины», ему и здесь наверняка весело, — сказала старая хозяйка и попыталась подняться, чтобы стоя приветствовать нового гостя.

Уже появилась и Хелка. Она была знакома с Ханну — с того же самого бала, когда познакомилась с Арвидом, во время зимнего сезона в столице.

— О поездке куда-нибудь и речи быть не может, пока гость даже не присел в доме. А у тебя как раз ужин поспевает. И надо же было этой Мартте отправиться туда, в Сюрьямяки, корову лечить. — У старой хозяйки было свое направление мыслей. Ведь и тот, второй сплавщик был немного пьян… Впрочем, по той стороне они не шастали. Уж вы никуда сейчас-то не уезжайте, — добавила старая хозяйка.

— Поедем, если только и меня примете в вашу компанию, — сказала Хелка.

— Тогда и говорить не о чем, — ответил господин Ханну. — Загвоздка лишь в том, как разделить пополам барышню Хелку — машины-то две.

— Не беспокойтесь, я поеду с вами, в вашей машине. С Арвидом я ведь целый день провела. — Улыбающаяся Хелка выглядела очаровательно.

Шапку кину я на крючок —сула-вила-вэй — на крючок,а сапоги под кровать,да, сапоги — под кровать.Одну руку суну ей под бочок —сула-вила-вэй — под бочок,чтоб другой за шейку обнять,да, другой за шейку обнять… —

это пел на берегу молодой сплавщик, возвращаясь к своим плотам. Он был в веселом настроении и пел хорошо. Стоявшие во дворе Телиранты слушали с удовольствием. Но они не долго следили за этим пением. Гость, лишь наскоро заехавший сюда, попросил передать привет незнакомой ему хозяйке и попрекнул бедняцкую корову, вздумавшую заболеть в столь нежелательный для него момент, помешав тем самым столь желанному для него знакомству.

Они газанули и уехали.

После их отъезда старая хозяйка поднялась и побрела потихоньку в свои комнаты, что слева от входа. Кровать Хелки была красиво застелена белоснежным бельем. Эта девушка ложилась в кровать, засыпала, спала и просыпалась, но все оставалось чистым. Было неловко так долго не менять ей постельное белье, но оно оставалось будто только что застеленным. — Ишь ты, луна какая-то особенная. И что же это Мартта все не возвращается?..

«Мартта… да-а… вот то-то и оно…» — странно подумала старая хозяйка о ней — своей невестке. Между ними были поначалу нелады, как обычно у свекрови с невесткой. Мартта никак не хотела признать, что старая хозяйка знает все в Телиранте лучше пришелицы. Но потом, когда Мартта по-настоящему научилась тут всему, они подружились.

И вот теперь Хелка. Старой женщине было приятно смотреть на отпрыска своего рода — Хелку, которая росла такой красивой. Что уж там о ее имуществе — она, как бы там ни было, достигла совершеннолетия, была здоровой, красивой и сильной. Раздеваясь, старая хозяйка не могла не вспомнить свою девичью пору, когда возникало много таких ситуаций, в которых она чувствовала себя беспомощной. Было очень приятно думать о Хелке. Да благословит ее путь Тот, кто вправе благословлять.

Старая хозяйка время от времени посматривала на озеро, давала взгляду побродить туда-сюда в поисках лодки Мартты. Она уже подумывала, не сходить ли к хозяину, сыну своему, и сказать, что надо бы послать кого-нибудь на другой лодке туда, в Сюрьямяки. Но… ведь он же все-таки муж Мартты, и идти, говорить ему такое было неловко. Да и найдешь ли кого из домашних тут в такой воскресный вечер? Хорошо еще, если сам-то хозяин дома. Старая хозяйка в конце концов улеглась в постель, но долго никак не могла уснуть.

Салонен все повторял и повторял песню, которая как бы сама собой возникла у него на губах: «Одну руку суну ей под бочок — сула-вила-вэй, под бочок…» Пуоламяки сел вместе с ним в лодку, и они только вознамерились было рвануть к плоту, как откуда ни возьмись появилась и туша Меттяля.

— Ты, парень, не пой, ты только читай! — прорычал Меттяля и тут же сам возопил, что должно было означать его пение. Лодка, в которой находились Матти и Салонен, была уже в сажени от берега.

— Заткни глотку! — крикнул из лодки Салонен.

— Не тебе мне приказывать, Нокиа, можешь запомнить это теперь навсегда и на веки вечные, аминь!

В этот момент Меттяля нащупал на земле шест от вешала и поднял его.

— Иди-ка сюда, если ты такой храбрый! — продолжал кричать Меттяля, замахиваясь здоровенной жердиной. До лодки ею он не достал бы, позже это было точно установлено судом.

Однако заносчивые слова и угрожающие жесты Меттяля привели Салонена-Нокиа в безумную ярость. Он и вообще-то терпеть не мог этого здоровенного, неотесанного мужлана, у которого подбородок вечно был в густой небритой щетине, не было подтяжек и штаны свисали. Уже давно они втайне злились один на другого. И хотя лошадь принадлежала Меттяля, но сплавщики работали с нею поочередно, и всегда, когда наступала очередь Нокии, он дергал поводья без нужды и очень грубо бранил животное. Правда, потом он, бывало, угощал лошадь кусочками сахара, но это раздражало Меттяля не меньше.

Салонен не заставил себя долго упрашивать, он выпрыгнул из лодки в воду, выбрался на берег и, не раздумывая, бросился прямо на грозившего шестом обидчика. Тот, будучи пьяным да и вообще неуклюжим, не успел пустить в дело свою жердину, прежде чем длинное лезвие каухавасской финки, множество раз втыкавшееся в стену домика, не вошло по рукоятку ему в грудь с левой стороны, перебив ребро и пронзив затем сердечную мышцу.

Именно в этот момент Пуоламяки вроде бы и крикнул Салонену: «Бей как следует, если уж бьешь!», из-за чего он потом и стоял арестованный рядом с Салоненом. Но никто из свидетелей не решился в суде поклясться, что все было именно так.

Меттяля, получивший удар финкой, устремился инстинктивно, в каком-то сумеречном состоянии в бегство вверх по береговому откосу… Он успел достичь как раз границы травы ржаного поля и завалился там безжизненно на бок, кровь хлестала из раны, глаза остекленели и, казалось, уставились на луну.

«Все-таки… все-таки… надо было бы пойти в эти выходные домой… сходить… в свою сауну… и рядом с Сантрой… отдохнуть… отдохнуть… как раньше…»

Хозяйке Телиранты пришлось остаться в Сюрьямяки. Состояние Хильи было критическим, и поблизости не нашлось никого, кто бы мог прийти на помощь. Оставить же ее на ночь глядя одну с малыми, неразумными детишками было невозможно. Хозяйка спросила, все ли у Хильи наготове, — все оказалось в порядке, как и следовало ожидать.

— Я-то уже вообразила было, что по естественной причине могу больше не беспокоиться на сей счет, — посетовала Хилья.

— Оно бы, пожалуй, и лучше было, вам и этих, что есть, достаточно.

— Если бы да кабы, что же поделаешь.

Мало-помалу учащались предродовые схватки, было ясно, что, может быть, не пройдет и часу, как наступят роды. От Ялмари же не было ни слуху ни духу.

— Не будем тревожиться, не будем тревожиться, — сказала хозяйка Телиранты. — Ведь у Хильи в этом вроде бы никогда никаких особых заминок не бывало. Ведь каждый раз все шло нормально?

— Бывало все-таки и непросто — теперь мне надо в постель — это сейчас начнется — ой, господи боже мой, что за жизнь такая!

— Ну, ну, не надо… И Ялмари скоро вернется.

— Да-а, а корова-то, бедняга, что с нею будет?

— Все будет хорошо, она уже жует жвачку.

Салонен ощутил правой рукой, как лезвие вошло в грудь Меттяля, он ощутил и сопротивление кости, когда финка перебила ребро. Странная, почти сладостная истома охватила Салонена. Он успел увидеть выражение безграничной беспомощности в слабеющем взгляде и приоткрытых губах на столь знакомом неприятном ему лице — и на какое-то мгновение испытал томительную жалость к своей жертве. Это ощущение было сильнее всего, когда он выдергивал финку из груди Меттяля. Затем, как бы очнувшись, он закричал, что нужен срочно врач, но старшой, спокойно присматривавшийся к Меттяля, сказал весомо, что на этом свете врач ему больше уже не потребуется. «Тут сейчас нужен совсем другой — представитель власти», — добавил он и хмуро посмотрел на Салонена.

— Похоже, заработал ты себе казенные харчи. Причем надолго, Нокиа-парниша.

Видно было, что Салонен и сам ошеломлен. Он сперва закричал что-то вроде того, что Меттяля, мол, сам виноват, чего он начал задираться, однако, услыхав сказанное десятником, парень и впрямь как бы очнулся и снова принялся хлопотать насчет врача.

— Туда, в деревню бы только, и оттуда лошадь… Я сам могу сходить!