Весь Хайнлайн. Кукловоды - Роберт Хайнлайн

— К вашим услугам, джентльмены.

Дак пожевал губами.

— Во-первых, я хочу, чтобы вы поклялись, что даже во сне не проговоритесь об этом деле.

— Если моего простого честного слова мало, то какова цена моей клятвы? — я взглянул на того, что снова разлегся на кушетке. — Мне кажется, мы незнакомы. Меня зовут Лоренцо.

Он поглядел на меня и тут же отвернулся. Мой знакомый из бара быстро вмешался:

— Имена тут ни при чем…

— Вот как? Перед смертью мой почтенный папаша заставил меня дать ему три обещания: во-первых, никогда не смешивать виски ни с чем, кроме воды; во-вторых, никогда не обращать внимания на анонимки; в-третьих, наконец, не общаться с людьми, которые отказываются назвать себя. Прощайте, джентльмены, — я повернулся к двери с сотней теплых империалов в кармане.

— Стойте! — Я задержался. Он продолжал: — Вы совершенно правы. Меня зовут…

— ШКИПЕР!!!

— Заткнись, Джок! Меня зовут Дак Бродбент, а тот, что так злобно поглядывает на нас, — Жак Дюбуа. Мы оба вояжеры — первые пилоты, летаем на любые расстояния, при любых ускорениях.

Я раскланялся.

— Лоренцо Смизи, — сказал я скромно. — Жонглер и артист, член Лэмб-клуба. — Тут я вспомнил, что пора бы погасить задолженность в членских взносах.

— О’кэй. Джок, попробуй-ка улыбнуться для разнообразия, что ли… Лоренцо, вы согласны хранить нашу деловую тайну?

— Ну еще бы! Вы имеете дело с джентльменом.

— Вне зависимости от того, согласитесь вы на работу или нет?

— Вне зависимости от того, достигаем мы соглашения или нет. Но я только человек, и ваша тайна в безопасности, если оставить в стороне допрос с пристрастием.

— Дак, — нетерпеливо начал Дюбуа, — ты не так ведешь дело. Нужно по меньшей мере…

— Уймись, Джок. Нам сейчас не до гипноза. Лоренцо, нам нужно, чтобы вы сыграли роль одного человека. Сыграли так, чтобы никто, повторяю, никто не заметил бы подмены. Вы можете выполнить такую работу?

Я нахмурился.

— Вопрос не в том, смогу ли я, вопрос в том, захочу ли я. А каковы обстоятельства?

— Гм… К деталям мы вернемся позднее. Грубо говоря, это обычная роль двойника весьма известной в обществе личности. Разница лишь в том, что игра должна быть столь совершенной, чтобы можно было обмануть даже людей, с ним хорошо знакомых и находящихся рядом. Это вам не то что стоять на трибуне во время парада или навешивать медали на грудь герл-скаутам. — Тут он посмотрел на меня очень серьезно. — Для этого нужен настоящий артист.

— Нет, — сказал я, не раздумывая.

— Как? Вы же еще ровным счетом ничего не знаете о работе! Если вас беспокоит совесть, разрешите заверить, что ваши действия не причинят вреда человеку, которого вы будете изображать, и вообще не повредят ничьим законным интересам. Но это та работа, которую выполнить совершенно необходимо.

— Нет.

— Но, ради всего святого, почему?! Вы даже не знаете, сколько мы заплатим!

— Дело тут не в оплате, — твердо сказал я. — Я артист, а не двойник.

— Не понимаю. Уйма актеров извлекают дополнительные средства, появляясь на публике вместо знаменитостей!

— А я смотрю на них как на проституток и не считаю коллегами. Разрешите пояснить. Разве писатель может уважать себя, если он пишет книгу за кого-то? А вы сами будете уважать художника, который разрешит кому-то подписаться под своей картиной? ЗА ДЕНЬГИ? Возможно, вам чужд мир искусства, но я постараюсь объяснить вам на примере вашей профессии. Согласились бы вы только за деньги вести корабль, и чтобы другой человек, не обладающий вашим высоким искусством, носил бы вашу форму, получал бы благодарности и на людях разыгрывал из себя Мастера? Согласились бы?

Дюбуа пробурчал:

— Говорил бы сразу, сколько ты хочешь…

Бродбент хмуро глянул на него.

— Думаю, я понимаю вас.

— Для артиста главное, сэр, — творчество и слава. Деньги — лишь суетный металл, позволяющий ему заниматься искусством.

— Хм… Ладно, значит, вы не хотите заниматься этим делом за деньги… А не сделаете ли вы того же, но исходя их других побуждений? Если поймете, например, что это дело необходимое и что только вы можете выполнить эту задачу успешно?

— Такую возможность я допускаю. Однако подобных обстоятельств вообразить не могу.

— И не надо воображать. Мы вам сами все разъясним.

Дюбуа вихрем сорвался с кушетки.

— Слушай, Дак, ты не посмеешь…

— Засохни, Джок! Он имеет право знать.

— Он не должен знать ничего, во всяком случае сейчас… и здесь! И ты не смеешь ставить под удар остальных, доверяя ему эту тайну! Ты же о нем ничегошеньки не знаешь!

— Это оправданный риск — Бродбент опять повернулся ко мне.

Дюбуа схватил его за руку и силой повернул к себе.

— Будь он трижды проклят — твой оправданный риск! Дак, я раньше всегда стоял за тебя, но сейчас, прежде чем позволю тебе выболтать чужой секрет, кому-то из нас придется на время потерять способность разговаривать вообще!

Бродбент удивился, потом холодно усмехнулся прямо в лицо Дюбуа.

— Думаешь, справишься, Джок, сынок?

Дюбуа ответил ему гневным взглядом, но на попятный не пошел. Бродбент был на голову выше и килограммов этак на двадцать тяжелее. Сейчас Дюбуа мне нравился — меня всегда восхищает безумная храбрость крошечного котенка, боевая доблесть бентамского петушка или решимость маленького человечка умереть ради своих принципов, но силе не покориться… И хотя я не думал, что Бродбент убьет его, все же подозревал, что с Дюбуа сейчас обойдутся, как с ковриком для вытирания ног. Вмешиваться я не собирался. Каждый человек имеет право выбирать по своему вкусу время и место самоуничтожения.

Я видел, как нарастала напряженность. Потом, совершенно неожиданно, Бродбент засмеялся и крепко хлопнул Дюбуа по плечу.

— Молодец, Джок! — Затем он повернулся ко мне: — Простите, нам придется на минуту прерваться. Мне с приятелем требуется раскурить трубку мира.

Номер был оборудован защищенной секцией, где стояли видеофон и диктофон. Бродбент подхватил Дюбуа под руку и отвел туда. Оба, продолжая стоять, горячо спорили о чем-то.

Такие удобства в общественных местах вроде отелей иногда бывают далеки от совершенства, но «Эйзенхауэр» — шикарная гостиница, и оборудование работало великолепно. Я видел, как двигаются их губы, но ничего не слышал. Лицо Бродбента было обращено ко мне, а Дюбуа отражался в стенном зеркале. Когда я начинал давать свои знаменитые сеансы чтения мыслей, я, наконец, понял, почему мой папаша лупил меня как Сидорову козу, пока я не научился читать по губам — сеансы я всегда проводил в ярко освещенном зале и носил очки, которыми… впрочем, неважно. Важно, что я умел читать по губам.