Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна

— Ну-ка, покажись.

Один из них берёт его за руку и поворачивает то одним боком, то другим. Он старается не отводить глаз, чтобы видеть их и не пропустить удара, но второй берёт его за подбородок.

— Не верти головой. Так. Ну что? — обращается к первому. — Что будем делать?

— Картинку, — смеётся тот. — Материал отменный. Много добавлять, только портить, — и уже ему. — Стой смирно. Руки за спину. Ноги расставь. Вот так. Сейчас мы тебя сделаем.

Белый берёт миску с плавающей в ней кистью и покрывает густой коричневой мазью его лобок.

— Вот так тебе. Только обозначим. Давай покрышку.

А, это не ему, другому белому. Чёрная плотная ткань плотно прилегает, как приклеивается к коже, закрывая окрашенное место. Белый разглаживает ткань, аккуратно срезая, на его взгляд, лишнее.

— Ну вот, тело мы сделали. Теперь голову.

— Подмышки делать не будешь?

— Нет. Я бы ему и лобок не делал, но по стандарту положено. Ты посмотри, мышцы накачает, проработает… Вся эта волосня только испортит картину. Так голова… Что у нас с головой?

Белый крутит его голову, держа за уши. У белого пальцы сильные, но мягкие. Но… но словно не чувствуют, что в них живое… Он не живой для них.

— Форма неплохая.

— И лицо…

— Сделаем так… Давай основу. Цвет и форму менять не будем. Только длину отрегулируем.

Кисть покрывает его голову мазью, или это краска такая?

— И прядь сделаем. Вот смотри, — несколько новых мазков поверх уже сделанного.

— Не скосил?

— Симметрия неестественна. Пойми, здесь главное иллюзия естественности. Так, покрышку поплотнее. Срежь ему на затылке.

— Не высоко?

— В самый раз. Шея открытая здесь. И брови теперь, — и уже ему. — Не дёргайся, не больно.

Два мазка перечёркивают ему лоб.

— Поправь.

— Зачем. Переносицу оставим, — и опять ему. — Улыбнись.

Он послушно раздвигает губы.

— Ну вот, куда ему сросшиеся. И излома не надо. У него глазница аккуратная. Вот по этой линии и пройдёт. Давай покрышки. И ресницы. Чуть-чуть. Закрой глаза. Вот так. Вот и всё. Пошёл!

Шлепок по ягодицам отправляет его к другому столу. Глаза слиплись, он почти ничего не видит в крохотные щёлочки. И уже другой белый покрывает всё его тело вязкой оранжевой мазью с острым неприятным запахом.

— Руки в стороны, — рычит белый, — ноги шире, пальцы растопырь. Нагнись, — кисть с нажимом проезжает между ног и ягодиц, — глаза закрой, губы сожми…

Лицо покрывает липкая мазь.

— И не открывай глаз, болван. Ослепнешь. Направо. Вперёд. Стой. И стой так, понял?

Тело начинает щипать, колоть как иголками. Везде…

…— И сколько ты так стоял?

— Не знаю. Слышал, падали рядом, кричали, надзиратели ругались. Сам знаешь, что с упавшими делают.

— А то нет!

— Вот и стоял…

…Боль не сильная, но она везде, по всему телу, малейшая попытка пошевелиться только усиливает её. От напряжения дрожат руки, подкашиваются ноги. И каким же облегчением приказ надзирателя.

— Вперёд… налево… вперёд… направо… вперёд… Вниз. Вниз, образина. Пошёл или скину.

Он осторожно спускается по ступенькам в воду. Бассейн? Может, в воде будет легче? Вода по колени, бёдра, грудь, по плечи. Она густая и вязкая.

— Вперёд. Вперёд, не утонешь! — ревёт надзиратель.

— А утонет, туда и дорога, — хохочет кто-то.

Вытянув руки перед собой, он нащупывает ногами дно и идёт, пока не натыкается на что-то.

— Руки опусти! — орёт надзиратель, — вперёд!

А, здесь ещё стоят. Он не один. Уже легче. Кто-то натыкается на него и встаёт рядом.

— Стоять, скоты! А теперь ныряйте!

Он набирает полную грудь воздуха и приседает. Видимо, не с той скоростью, потому что ему помогают окунуться лёгким ударом по голове. Он терпит, пока хватает воздуха, и выпрямляется. Ему дают сделать несколько вздохов и ударом опускают опять под воду. И так раз за разом. Он уже теряет счёт, кружится голова, всё тело зудит и чешется. Но вынырнув в очередной раз, он чувствует, что может разлепить веки. Чуть-чуть, на щёлочку. Но свет режет глаза, и он снова зажмуривается.

— Вперёд, на выход, пошли, скоты, пошли, — ревёт надзиратель.

Натыкаясь друг на друга, скользя, хватаясь друг за друга, они бредут к лестнице, выбираются наверх и по-прежнему вслепую куда-то идут. Но теперь их бьют, вернее, тычут дубинками, загоняя под душ. Тугие струи смывают то ли краску, то ли мазь, ну то, чем их намазали. Только на голове и лобке остались наклейки…

…— Горело всё, будто кожу содрали. Дня через два гореть перестало. Так, пощипывало. А потом и наклейки сами отвалились. И там зудеть начало. А чесаться не моги. Пока не отросли волосы, зудело. Вот и всё. Где наклеили, отросло, на сколько им надо было. И всё.

Андрей передёрнул плечами как от озноба.

— Фу чёрт, и это всех так?

— Кого на той сортировке отобрали, всех. Куда остальных дели, не знаю.

— Они и… ну… девочек так?

— Я не говорил разве? Конечно, так же. Мы там, ну, у визажистов, вместе были.

— У кого? Как ты их назвал?

— Визажисты. Ну, эти белые, что раскрашивали нас.

— Что ещё за хреновина?

— Ну, на сортировке той, когда отобрали нас, кто-то сказал про нас, что этих к визажистам. Я и запомнил. Понимаешь, они больно не делали, но… но не люди мы для них.

— Понимаю, — кивнул Андрей.

— Это не самое страшное, что с нами делали, Андрей. Мы и тогда это знали. Не маленькие. Многие работали уже.

Эркин поворошил поленья.

— А… а зачем это им? — тихо спросил Андрей.

— Клиентки гладких любят, — пожал плечами Эркин, невесело усмехнулся. — Всё для них. А стрижка — надзирателям морока лишняя. Они перетруждаться не любят.

Андрей часто дышит, как после бега, и наконец разряжается руганью. Эркин спокойно пережидает его взрыв. Он что-то устал от этих воспоминаний.

— И это на всю жизнь тебе?

— Спальники живут до двадцати пяти, — Эркин нашёл силы улыбнуться. — Может, через год и отрастёт.

— Ты сам в это не веришь.

— Не верю, — согласился Эркин. — Да и что в том? Я привык. Человек ко всему привыкает.

— Это-то так, — кивает Андрей. — Только жить после этого больно погано.

— Ладно, — Эркин резким взмахом головы отбросил со лба прядь. — Сам напросился слушать. Давай спать.

— Ложись. Я стадо обойду.

— Давай.

Когда Андрей ушёл, Эркин разостлал одеяло, разделся до трусов и лёг. Как привык. На спину, руки за головой. Тело мягко, приятно ломило. Никогда не думал, что можно вот так, в разговоре, скинуть то, что саднит, не даёт спокойно жить… И впрямь, выговоришься — станет легче. И у Андрея видно так же. Раньше, зайдёт о чём таком разговор, как под током дёргался. На чёрта им третий у костра. При беляке ни о чём не обмолвишься. Но что ж тут поделаешь?

Небо ясное, звёзды низко. Они сколько раз пытались угадать погоду, но ничего не получалось. Только что грозу теперь узнавали и успевали удержать стадо.

Эркин набросил одеяло, закрыл глаза и, уже засыпая, перекатился набок, подсунул под голову локоть, зажав изнутри в кулак края одеяла, чтоб ветром не отдуло. Жёсткая шершавая ткань тёрла кожу, не давая замёрзнуть. Всё-таки в одежде тяжело спать. Да и не холодно, это после дневной жары кажется прохладно… «Же-ня», — беззвучно позвал он. Как ты там, Женя? Взвалил я на тебя и дрова, и воду… Я вернусь, Женя. Алиса уже забыла меня, наверное. Ты-то помнишь обо мне, Женя? Женя…

Он слышал, как укладывался вернувшийся от стада Андрей, но не открыл глаз, не шевельнулся. Он уже спит. Не трогайте меня, дайте поспать…

Утром они собрали всё для перекочёвки, оставив самое необходимое, что уложат вечером.

Эркин заседлал Резеду. Принц пусть отдохнёт перед кочёвкой.

— Принц надёжнее.

— Знаю. Поэтому пусть отдыхает.

Как всегда перед серьёзным делом, он был сосредоточен и отвечал резко, не заботясь о чужой обиде. Но Андрей не обижался, понимая, что кочёвка будет непростая.

Пока гнали стадо, Эркин объяснил Резеде, что сегодня ему не до её фокусов.