Учебник рисования - Максим Кантор

— Какую же?

— Ту, к которой призван король. Для того чтобы хлеб пекся, а сироты регулярно его получали, требуется организованное общество, в котором есть законы. Надо так отрегулировать общество, чтобы законом стала справедливость и не позволила сильному притеснять слабого, защитила бы сирот и стариков.

— Мне, репортеру демократически ориентированной газеты, отрадно слышать эти слова. Истинно говорю тебе, справедливое регулирование общества необходимо. Не далее как вчера обнаружилось, что один депутат на дотации для детских садов построил виллу на Капри. Жаль, не нашлось Гамлета помешать ему. Отметим, что принц не сделал этого и в Дании. Был озабочен борьбой за престол, а не нуждами сирот.

— Если озаботиться нуждами сирот, то не успеешь испечь хлеб. А если испечешь хлеб, не останется времени водить поезда. А главное вот что. Если законы общества устроены неверно, то непременно случится так, что хлеб, который ты испечешь и который повезут на поезде к сиротам, — хлеб этот сиротам не достанется. Когда общество пришло в негодность — все, до основания, — как быть? Пожалуй, требуется изменить законы. Законы утверждаются властью. Значит, начать требуется с устройства власти. Ты спрашиваешь, что хорошего он делает? Он судит власть кто- то должен судить?

— Сделать простое и полезное — не дозовешься, а судить — все мастера. Мне по душе люди, которые пекут хлеб. Но сегодня больше судят, а пекут все меньше.

— Неправда. На лавочке посудачить — пожалуйста, а взять на себя ответственность — страшно. Ты бы смог судить?

— Не пишу передовиц. Что я, Дмитрий Кротов, что ли? Тихий человечек, гладкий костюмчик, а статьи почитаешь — Перун! Я на такие подвиги не способен, я новости собираю, хронику пишу. Кто же Гамлету право дал — судить?

— Он не рад, что приходится судить. Кротов рад, а Гамлет — нет. И отличие простое: когда берешься судить, зная, что отвечать за суждение придется головой, — желающих судить поубавится.

— Судьи платят чужими головами. Гамлет судить не прочь: он ждет, чтобы проверить, вдруг призрак соврал. Сомневался не зря. Разумеется, соврал.

— Король сам признается, что его гнетет преступление.

— Но не говорит — какое. Может, дачу на Капри построил? Я давно заметил, — молодой журналист знал изнанку жизни, — люди охотно наговорят на себя, чтобы значительнее казаться. Настоящие призраки — это мнения людей о самих себе и рассказы очевидцев про события. Клавдию и призраку веры нет. Гамлет-отец, судя по всему, был мужчина апоплексический. Вспылил и — бряк, инсульт. А Клавдию ничего не остается, как на себя наговорить — совесть разбередить, и значительнее показаться.

— Призрак врет, потому что он — тень? А Клавдий врет — потому что он тень тени? Так?

— Совсем как в политике, — сказал мальчик, знающий жизнь, — за каждым министром стоит депутат, за депутатом — бандит. Надо только решить, кого считать тенью — правительственных чиновников или ребят с гранатометами.

— Получилось, что у Гамлета-отца сразу две тени: призрак и Клавдий. Если тень в принципе лжива, как можно верить одной из двух?

— Это случается сплошь и рядом, — сказал мальчик, который знал жизнь, двум теням при одном министре не ужиться. Вот доносы и пишут.

— Вопрос метафизический. Одна тень просит убить другую тень — а месть при этом должна быть явной.

— Гамлет медлит потому, что не понимает, как явное может быть следствием тени. Посидел бы в парламенте — привык бы. По отчетности все сошлось, денег нет, все истрачены на пенсионеров. А в реальности — особняк отгрохали.

— Если Гамлет-отец — подлинный, значит, все прочее — мнимость. Тогда все устроено согласно Платону: реальность есть тень идеи. Вопрос вот в чем: поступок принадлежит к миру идей или остается внутри данной реальности, то есть принадлежит теням?

Мальчики гуляли вокруг пруда, и закатное солнце слепило им глаза, и они глядели себе под ноги. Потом они переходили в тень под липами, поднимали взгляд и смотрели друг на друга. Они были уже и не мальчики вовсе, эти давние собеседники. Один стал студентом, другой — журналистом, и оба давно чувствовали себя взрослыми. Если что в них и оставалось от мальчиков, то желание рассуждать, как это они делали в детстве, часами гуляя вокруг пруда. Взрослые люди обсуждают взрослые дела: проценты, вклады, зарплату — а мальчикам позволено болтать о пустяках. Так болтали они и сегодня.

— Честолюбие, — процитировал один, — лишь тень тени.

— Подтверждаю и могу проиллюстрировать примером. Одному прохвосту пожаловали пост министра энергетики, и это назначение — только тень, поскольку его снимут с должности и посадят; впрочем, тенью является и сама энергетика. Света нет в половине населенных пунктов нашей Родины — и это указывает на то, что энергетика есть не что иное, как зыбкая тень. Следовательно, честолюбие министра — лишь тень тени.

— Следовательно, нищие, у которых нет света, — это тела, а герои, ответственные за освещение, — лишь тени теней.

— Однако героизм остается явным образцом в истории. Может быть, сам герой и тень, но его деяния — светлая реальность. И у принца очевидных примеров перед глазами — не счесть. Подобное случалось в истории. Сын мстит за отца — не буду приводить примеры из жизни банкиров, про это Эсхил написал пьесу.

— И Орест, и банкиры, видимо, свидетельствуют об одном и том же.

— Ветхозаветный принцип. Так образуется череда убийств под названием «история». Прервать убийства — значит прервать историю.

— Если человек изменит обычай и подставит другую щеку — история прервется?

— Гамлет щек не подставляет.

— Гамлет, если разобраться, даже и не мстит. Он сперва дает себя убить.

— Верно, закалывает Клавдия из последних сил, умирая. Вот как бывает, если долго ждешь. Сегодня этот метод не популярен. У нас сначала пристрелят, а потом приказ выпишут о задержании. Но все-таки принц успевает отомстить.

— Непонятно, за что именно. То ли мстит он за отца, то ли за себя, то ли за мать, или он убивает врага в бою. А возможно, происходит еще что-то. Он убивает — уже будучи убитым. Это — его рукой, но не он сам.

— По стопам отца пошел. Как говорится, не из родни, а в родню — сам стал призраком. С тем, что это не месть, я согласен. Он же без счета народу убил. Наши банкиры тоже, конечно, не миндальничают, но меру знают. Ну одного, ну двух конкурентов. Но не десять же. Колебался и приглядывался к теням! За каждый день отсрочки — по трупу. Еще год подождать, он бы всю Данию к нулю свел. Чем хорош метод «око за око» — так это милосердием к окружающим.

— Все беды от исторической логики. Он не хотел убивать. И не считал свидетельство призрака доказательством. Логика истории подвела. Гамлет захотел перестроить историю — всю разом.

— Политику в белых перчатках не делают, ты хочешь сказать. Если бы Володя Ульянов просто пальнул в царя, погиб бы только царь. А подготовить революцию, перерезать помещиков, построить лагеря для врагов народа, развалить империю, — вот это, понимаю, дело. Ответ, таким образом, дан: принц ждет, потому что готовит революцию. Хорош гуманист.

— А ты бы как поступил? Если тебе сделали бы зло, ты бы как ответил?

— Мне никто не делал зла.

— А если сделают? Не тебе, а тем, кого любишь? Ты бы стерпел?

— Я бы старался помочь тем, кому сделали зло. Зло сделали нашей стране, — сказал другой мальчик серьезно, — что же теперь — всех убивать? Бандиты так и делают. Нет, обиду я не стану возводить в принцип истории.

— Гамлету не обидно. Ему странно. Ему дико. Он до разговора с призраком именно думал, что ему обидно: отец умер, а мать вышла за дядю. Он думал, что ему обидно, но вдруг узнал, что ему, оказывается, не обидно — ему бесповоротно. Ему сделалось странно оттого, что он обижался на бесповоротное. Он увидел, что весь мир разложился — до того, что мать спит с убийцей отца. А это уже не обида — это конец света. То, что с ним случилось, как подмена счета: думаешь, что играешь на фантики, а выставляют счет на миллион.

— Так наши дельцы и рассуждают: множат свою обиду на миллион — а страна должна платить. Недодали дяденьке при Советской власти зарплаты, так он сейчас от бюджета отрежет с процентами. Истории мстит. Сначала Гамлет мог рассчитаться мелочью: пойти и заколоть Клавдия. Потом подумал: вот, я отдельного гада убью. И что же, это закроет мои претензии человечеству? А Гертруда? А Офелия? А Полоний? А Лаэрт? Их там много. Озрик, например.

— Озрика он не убил.

— Руки не дошли. И зачем убивать: его Фортинбрас повесит. Разберется с бумагами, покрутит дело так и сяк, зевнет — и повесит. Спросит: ты клинки ядом мазал? Просто рядом стоял и хихикал? Вот тебе, скажет, от царских щедрот — три метра хорошей веревки.

— Не в Озрике дело. Все гнилое. Туда посмотришь — дрянь, сюда посмотришь — тоже дрянь. И в будущем ничего не светит, в прошлое заглянешь — одна мерзость. Дело не в революции, и не в мести, и не в том, чтобы претензии обществу предъявить. Дело в мировом устройстве. Потянешь за ниточку думаешь, размотаю я один клубок. А размотался весь шар земной. Дело в том, что все связано.