Лис - Михаил Нисенбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это не Михалков Союз развалил. – Брови философа грозно сдвинулись к переносице.
– Не суть, Олег Юрьевич. Не в этом дело. Бог с ним, с Михалковым. – Микунов внезапно перестал говорить со смешком. – Тут в другом вопрос. Как часто нужно играть гимн и по каким поводам? Космический корабль отправляется – да, к месту. Сборная выиграла чемпионат мира – самое оно. А играть каждый день перед началом работы или учебы… Как заводской гудок… Кто его знает. Может, воспитание, а может, обесценивание.
Возвращаясь в зал, Сергей Генрихович размышлял, знает ли сам Чудихин слова нового гимна. Задать этот вопрос напрямую не хватило смелости, а если бы хватило, как проверить правдивость ответа?
После обеда людей в зале стало меньше, притом студенческая часть полностью поменялась. Хотя студентам, как и преподавателям, было велено присутствовать на заседаниях с утра до вечера, сейчас в задних рядах сидели только те, кому предстояло выступать. Доклад Тагерта значился восьмым, и, убедившись, что дневные выступления так же скучны, как утренние, он продолжил тайное изучение Тойнби, то и дело отвлекаясь на мысли о Лие.
Наконец студентка Абросимова закончила выступление на тему «Криминология и евразийство», и Сергей Генрихович вздохнул, поднялся и двинулся к кафедре. С удивлением он почувствовал, что волнуется. Кто-то из коллег улыбался, встретившись с ним взглядом, но большинство присутствующих не повернуло головы. Впрочем, он ведь и сам не следил за чужими выступлениями – за чем там следить?
Встав за кафедру, Тагерт откашлялся и начал:
– Дамы и господа. Хотел бы в коротком обзоре понаблюдать за связями, объединяющими суд и театральное действо. Вы хорошо знаете, что судебное заседание предполагает известные декорации, распределение ролей, драматические диалоги спорящих сторон и часто – наличие публики, которая ждет исхода с неменьшим вниманием, чем театральная. Черная судейская мантия, напоминающая сутану жреца или плащ волшебника, особой формы молоток, скамья подсудимых, ритуальное вставание при открытии процесса – все это несет на себе черты театрального представления, а то и религиозного ритуала.
Обведя взглядом зал, Тагерт обнаружил, что никто не обращает на него внимания: две англичанки перешептывались у окна, студенты писали и читали эсэмэски, слушали плеер. Сергей Генрихович продолжал:
– В Древнем Риме судебный процесс в еще большей степени походил на сценическое действо. И речь не только об ораторских поединках, которые вызывали такой же интерес толпы, как цирковые зрелища. Мы знаем, что ответчику полагалось – точнее, приличествовало, – являться в суд понурым, небритым, in veste sordida[31], демонстрируя смирение и униженность. Истец, напротив, приходил in veste candida[32], весь в белом, так сказать. Известны случаи, когда ответчики, уверенные в выигрыше, являлись в суд нарядными…
Зал жил своей затаенной жизнью, словно отделенный от докладчика звуконепроницаемым стеклом. Тагерт ощутил обиду, понимая, впрочем, что у слушателей столько же причин обижаться на него самого: он ведь тоже не слушал чужих выступлений. Из какого-то невольного озорства («Вы меня не слушаете? Ну так я буду говорить неслыханное») он двинул доклад в новом направлении:
– Известно, что Калигула пришел на заседание сената, переодевшись в костюм лошади, конкретно владимирского тяжеловоза. Каково же было его изумление, когда он застал сенаторов, надевших маски поросят, зайцев и петрушек. Марк Порций Катон и вовсе нарядился снежинкой.
Никто не взглянул с недоумением, не засмеялся.
– В латинском языке был даже особый термин: «кривляться в суде» – неправильный глагол bedocurre. Например, «негатор бедокуррит» – «ответчик кривляется в суде». На Руси судебные заседания издавна проходили в театральном стиле. Тяжущиеся стороны призывали в свидетели медведей, говорящих птиц, вещих коров. Если князю или дьяку нравилось выступление, стороне, на которой мычал, блеял или чирикал свидетель, присуждалась победа. Проигравших сгоняли на так называемое вече, то есть своеобразную средневековую конференцию.
Закончив, Тагерт поклонился и не спеша прошел на свое место. Сердце учащенно выстукивало победный марш. Сергей Генрихович подумал, что своим нелепым выступлением поднялся над абсурдом происходящего, переглупив, обдурив общую бюрократическую глупость. Он даже выслушал следующие два доклада, чтобы убедиться в правильности своего шага. Доклады баюкали, блазнили, укладывали в постель, хотя какая уж тут постель. За окнами стемнело, и к моменту закрытия присутствующие настолько смирились с многочасовым сидением, что поднимались со скамей с трудом, потягивались, смущенно улыбались и медленно плелись к выходу.
Уже у гардероба Тагерта догнала студентка, которую прежде он видел в числе выступавших.
– Сергей Генрихович, хотела спросить: а как по-латински будет «снежинка»?
•Через две недели Тагерта вызвали к Булкиной. Заведующая сидела за тем же столом, за которым долгие годы провела Марфа Александровна. Солнце освещало ее сложенные пухлые руки и особенно широкое, дутого золота обручальное кольцо. «Где же вы теперь, друзья-однополчане? Заведующие приходят и уходят, а мертвый язык второй раз не убьешь», – насмешливо подумал доцент.
– Сергей Генрихович, я пригласила вас, потому что в ректорате мне задают вопросы: как продвигается работа над методичкой по латинскому языку?
Тагерт удивился:
– Такое ощущение, Галина Мироновна, что ректорат скоро начнет интересоваться, какой пастой преподаватели чистят зубы.
– Вы правы, – Булкина не выразила ни малейшего возмущения. – У нас весьма вдумчивое руководство.
– Десять лет всех устраивало, как происходит обучение по учебнику-словарю, более того, книгу ставили в пример, с нее началась новая серия в нашем издательстве. Что вдруг поменялось, и почему сейчас это так взволновало руководство?
Взгляд заведующей сделался строже.
– Вы хотите, чтобы я спорила с ректоратом по поводу их распоряжений? Пошла к ректору и сказала: «Елена Викторовна, наш преподаватель считает, что вы ошиблись»?
– Почему бы нет? Разве начальство не ошибается?
– Сергей Генрихович, когда вы сдадите готовую методичку?
– Методичка сдана в архив. И никто не заставит меня перечеркнуть годы работы – заметьте, обдуманной работы – над учебником-словарем, созданным специально для юристов вообще и для нашего университета в частности.
– Что ж, – отвечала Булкина, не глядя более на собеседника, – значит, эту работу проделает кто-то другой.
Тагерт понял: новая заведующая скорее заменит всех преподавателей, чем попытается переубедить начальство. Что же, видимо опять придется действовать самому.
– Галина Мироновна, я вынужден обратиться в ректорат. Здесь явно какое-то недоразумение.
Заведующая развела руками: если кому-то взбрело на ум испортить себе жизнь, она не властна это запретить. Больше она не поднимала глаз на посетителя, показывая, что у нее хватает более важных и срочных дел. Безумие! Эта идея с переходом на методичку напоминает решение отказаться от нового автомобиля и пересесть в телегу. Более того, не настоящую телегу, а нарисованную. Возвращение к разбитому корыту. Он решил идти в ректорат немедленно.
В этом крыле университета Тагерт не был давно. Здесь ничего не переменилось: ковры, приглушенный теплый свет, ухоженная официальная тишина. Секретарша Ошеевой сидела теперь за
