Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня - Уильям Форд Гибсон

Лейни с трудом сдерживал дрожь, его рот наполнился едкой металлической горечью.

– Сядем сюда.

Арли. Держит его за локоть. Другой рукой указывает на два места за низеньким столиком.

– Что с тобой? – еле слышно спросила Арли. – Сними ботинки.

Блэкуэлл смотрит на идору, смотрит страдальчески, но затем это выражение исчезает, впитывается в густую сеть его шрамов.

Лейни встает на колени, чтобы разуться, движения его неуверенные, как у пьяного или не совсем проснувшегося, он это чувствует, но не может ничего с этим поделать. На лице идору вспыхивает улыбка.

– Лейни?

Стол расположен над плоским, как большое корыто, углублением в полу. Лейни садится на подушку, пристраивает ноги под столом, вцепляется в подушку руками.

– Что?

– Ну, как ты там? О’кей?

– О’кей?

– Ты сейчас выглядел… ну… словно вдруг ослеп.

Тем временем Рез занимал свое место во главе стола; справа от него сидела идору, слева – Ло, гитарист, Лейни сразу его узнал. С другой стороны от идору сидел импозантный пожилой господин в очках без оправы, с благородной сединой в зачесанных назад волосах. На нем был очень простой по покрою – и очень, очень дорогой – костюм из какой-то черной, чуть ворсистой материи и белая рубашка со стоячим воротничком. Когда этот господин повернулся к Рэй Тоэй, исходивший от ее лица свет – свет, Лейни видел это совершенно ясно – блеснул на мгновение в больших, почти круглых стеклах его очков.

Шумный, короткий вдох сидящей рядом Арли. Она тоже заметила.

Самая заурядная голограмма. Бесплотная тень, кем-то там созданная и анимированная. Пальцы Лейни, намертво сжимавшие края подушки, облегченно расслабились.

Но затем он вспомнил припорошенные снегом надгробия, далекую реку, лохматых лошадок с колокольцами в сбруе.

Узловая точка.

Лейни как-то спросил Жерара Делуврие, самого спокойного и покладистого из французов, работавших в свободное от тенниса время над проектом «TIDAL», как это вышло, что именно его, Лейни, избрали первым (и, как оказалось потом, единственным) получателем этой необычной способности? Подавая заявление о приеме на работу, он и в мыслях не имел никаких узловых точек, да и каким бы образом, если про них никогда ничего не писали. Он просто хотел получить место стажера в отделе ремонта и обслуживания оборудования.

Крепкий, с ровным, полученным в солярии загаром и ранней сединой в стриженных ежиком волосах Делуврие откинулся в кресле рабочей станции и на минуту предался изучению своих профессиональных, на натуральном каучуке теннисных туфель. Затем взглянул в окно на тускло-рыжие прямоугольники зданий, безликий пейзаж, февральский снег.

– Неужели вы еще не заметили, что мы вас ничему не учим? Мы наблюдаем. Это мы хотим у вас научиться.

Айова, исследовательский центр «Дейтамерики». Там был даже крытый корт с плохим, как утверждал Делуврие со товарищи, покрытием.

– Но почему именно я?

– Думаете, это благотворительность, забота о сиротах? – устало вздохнул Делуврие. – Островок тепла и сочувствия в кремниевых джунглях «Дейтамерики»? Нет, Лейни. С вами что-то сделали. Я не исключаю, что нами, до некоторой степени, движет желание возместить это «что-то». Здесь подходит слово «возместить»?

– Нет.

– Будем считать, что вам повезло. Вы в нашей группе, вы занимаетесь важной работой. Зима – не зима, а работа кипит. – Теперь он смотрел прямо на Лейни. – Вы – наше единственное доказательство.

– Доказательство? Чего?

– Был один человек, слепой, который овладел искусством эхолокации. Прищелкивал языком, понимаете? – Делуврие закрыл глаза и пощелкал языком. – Как летучая мышь. Чистая фантастика. – Он снова открыл глаза. – Этот человек получал весьма подробную картину окружающей обстановки. Ездил на велосипеде по оживленным улицам и все время щелкал. Реальная, легко проверяемая способность. Но он не мог объяснить, как это делается, не мог передать свое умение другим… – Делуврие сцепил длинные загорелые пальцы и пощелкал суставами. – Будем надеяться, что с вами все будет иначе.

Не думай о красной корове. Красной? Или бурой? Лейни не помнил. Не смотри на лицо идору. Она не человек, а бесплотная информация. Видимая верхушка айсберга, нет, антарктического ледника информации. Только взгляни на ее лицо, и опять все это начнется. В ней сосредоточен немыслимо огромный объем информации. Она воздействует на узловое зрение неким новым, беспрецедентным образом: индуцирует связное сюжетное повествование.

Можно смотреть на ее руки. Смотреть, как она ест.

Ужин был сложный, множество мелких блюд, подаваемых на отдельных прямоугольных тарелках. Каждый раз, когда официант подавал Рэй Тоэй новое блюдо (непременно в поле действия какой-то там штуки, которая проецировала ее образ), вокруг него мгновенно возникала безупречная голографическая копия, призрачная еда на призрачной тарелке.

И даже движение палочек в ее пальцах пробуждало периферийные проблески узлового зрения. Потому что палочки эти тоже были информацией, хотя и гораздо менее концентрированной, чем черты ее лица, ее взгляд. И каждый раз, когда убиралась пустая тарелка, на ней мгновенно возникала нетронутая еда.

Когда появлялись эти проблески, Лейни переключал все свое внимание на свою собственную тарелку, на свое неумелое обращение с палочками, на разговоры других участников застолья. Куваяма, тот господин в очках без оправы, отвечал Резу на какой-то его, Реза, вопрос.

– …построение организованной совокупности сложных конструктов. Так называемых желающих машин. – (Зеленые глаза Реза горят напряженным вниманием.) – Не стоит понимать этот жаргонный термин сколько-нибудь буквально, – продолжал Куваяма, – и все же попробуйте заглянуть в недалекое будущее, где возникнут комплексы субъективных желаний. Исследования показали, что для описания сложного, ясно оформленного устремления лучше всего подходит модульная конструкция…

В его красивом, отлично поставленном голосе проскальзывали еле заметные следы акцента. Какого?

Рез улыбнулся и взглянул на идору. Лейни – совершенно машинально – сделал то же самое.

И провалился в ее глаза. Он глядел на отвесный обрыв, сплошь состоящий из маленьких прямоугольных балконов, и все они – на разной высоте и глубине. Жар оранжевого заката, отраженный косым, со стальною рамой окном. Небо, расцвеченное как бензиновое пятно в придорожной луже.

Он закрыл глаза, взглянул вниз, открыл их снова. Новая нетронутая тарелка.

– Вдумчиво ты ешь, – заметила Арли. – Нравится?

Предельно сосредоточенный на работе палочками, он сумел поймать и донести до рта дюймовый кубик некоей субстанции, отдаленно напоминавшей омлет с кислой фруктовой приправой.

– Восхитительно. Только без фугу я как-нибудь уж лучше обойдусь. Рыба-собака с какими-то там жуткими нейротоксинами, слышала о таком лакомстве?

– Так ты уже ел фугу, – улыбнулась Арли. – С добавкой. Помнишь большую тарелку с сырой рыбой, уложенной, как лепестки хризантемы?

– Ты шутишь.

– Губы и язык слегка онемели? Вот оно и есть.

Лейни пробежал кончиком языка по губам. Дразнится или правда? Сидевший слева Ямадзаки наклонился к его уху:

– К вашей проблеме