Дети Эдгара По - Питер Страуб

— Я вижу тебя! — кричал Джимми. Лицо его светилось самозабвенным мальчишеским ликованием — зрелище одновременно красивое, но и в чем-то страшное. — Ты не скроешься от Капитана Фьюче![102] Ты умрешь, пришелец!

И жалобный крик становился все слабее и тоньше.

— Джимми, немедленно прекрати! — взвизгнула я. Он подскочил от неожиданности. Потом повернулся, взглянул на меня, высунул язык и, прижав бластер к стеклянному окошку, снова начал стрелять. Снова «вау-вау-вау» и этот мерзкий фиолетовый свет.

По коридору бежала Гертруда, крича, чтобы он прекратил и немедленно убирался, и обещая ему трепку, какой он еще в жизни не получал… Но в этот момент входная дверь отлетела в сторону, и в прихожую с ревом ворвался Рег. Я взглянула на него всего один раз и тут же поняла, что он сошел с ума. В руке он держал пистолет.

— Не стреляйте в моего мальчика! — завизжала Гертруда и попыталась остановить его, но Рег одним ударом руки отбросил ее в сторону.

А Джимми, казалось, даже не замечал, что происходит. Он просто продолжал стрелять в пишущую машинку. Я видела, как пульсирует в темноте между клавишами машинки фиолетовый свет, и это напомнило мне электрическую дугу, про которую говорят, что на нее нельзя смотреть без специальных очков, потому что можно сжечь сетчатку глаз и ослепнуть.

Рег вбежал, в кабинет, сбив меня с ног.

— РАКНЕ! — закричал он. — ТЫ УБИВАЕШЬ РАКНЕ!

И когда он бросился через комнату, намереваясь, видимо, убить мальчишку, я еще успела подумать:

«Сколько же раз он побывал здесь, стреляя из своего бластера, пока мы с его матерью меняли постели на втором этаже или развешивали белье во дворе, где мы не могли слышать ни звука, издаваемого его игрушкой, ни крика этого существа… этого форнита…»

Джимми не остановился, даже когда Рег ворвался в кабинет. Он просто продолжал стрелять в пишущую машинку, словно знал, что это его последний шанс, и с тех пор я иногда думаю, может быть, Рег был прав насчет них тоже? Только они вроде как плавают вокруг, время от времени ныряют кому-нибудь в голову и заставляют этого человека делать всякую грязную работу, а потом выскакивают, и тот человек, в котором они жили, говорит удивленно «Я? Что я сделал?»

За секунду до того, как Рег добрался до Джимми, крик, доносившийся из пишущей машинки, превратился в короткий пронзительный вопль, и я увидела на внутренней стороне стекла разбрызганную кровь, словно то, что находилось там внутри, наконец просто взорвалось, как, люди говорят, должен взорваться живой зверек, если посадить его в микроволновую печь. Я знаю, как это дико звучит, но я видела кровь: она ударила сгустком в стекло и начала стекать вниз.

— Готов, — удовлетворенно произнес Джимми. — Я его…

В этот момент Рег отшвырнул его через всю комнату, и он ударился об стену. Бластер выпал у мальчишки из рук, грохнулся об пол и раскололся. Внутри, конечно, ничего, кроме пластика и батареек, не оказалось.

Рег заглянул в машинку и закричал. Не от боли или ярости, хотя ярости в этом крике тоже хватало. Сильнее всего в крике звучало отчаяние. Потом он повернулся к мальчишке: Джимми упал на пол, и чтобы там в него ни вселялось, если в него действительно что-то вселялось, ушло — теперь он был всего лишь испуганным шестилетним мальчишкой. Рег направил на него пистолет, и это последнее, что я помню».

Редактор допил содовую и осторожно поставил стакан в сторону.

— Гертруда Рулин и Джимми помнили, однако, достаточно, чтобы восстановить картину происшедшего, — сказал он. — Джейн закричала: «Рег, НЕТ!» Когда он обернулся, она поднялась на ноги и бросилась к нему. Он выстрелил, раздробив ей левый локоть, но она так и не отпустила Рега, а пока она пыталась удержать мужа, Гертруда Рулин позвала сына, и он бросился к ней.

Рег оттолкнул Джейн и снова выстрелил. Пуля царапнула по левой стороне ее черепа, и, пройди она на долю дюйма правее, Джейн была бы убита. Впрочем, если бы она не вмешалась, Рег, без сомнения, убил бы Джимми Рулина и, возможно, его мать.

Он выстрелил в мальчишку, когда тот бросился на руки матери в дверях кабинета. Пуля прошла через его левую ягодицу вниз, вышла из бедра, не задев кости, и зацепила лодыжку Гертруды Рулин. Было много крови, но никто серьезно не пострадал. Гертруда захлопнула дверь и потащила своего кричащего, истекающего кровью сына через коридор на улицу.

Редактор снова замолчал, задумавшись.

— Джейн или потеряла сознание к тому времени, или просто заставила себя забыть, что произошло дальше. Рег сел в кресло, приставил пистолет к середине лба и нажал на курок. Пуля не прошла сквозь мозг, оставив его на всю жизнь «растением», и не скользнула по внутренней поверхности черепа, вылетев без вреда с другой стороны. Несмотря на гибкость фантазии, последняя пуля оказалась твердой, как ей и положено быть. Мертвый, Рег упал на свою пишущую машинку.

Когда ворвалась полиция, они его так и нашли. Джейн сидела в дальнем углу в полубессознательном состоянии. Всю пишущую машинку залило кровью, внутри, видимо, тоже была кровь: при попадании в голову всегда много крови.

Но вся кровь, как оказалось, группы «0».

Группы Рега Торпа.

И это, леди и джентльмены, конец моего рассказа. Я уже не могу говорить, — действительно, голос редактора превратился в хриплый шепот.

Вечер закончился без обычной легкой болтовни напоследок и даже без неестественно веселых разговоров, которыми люди, бывает, пытаются прикрыть чрезмерную откровенность, возникшую за коктейлями, или по крайней мере замаскировать тот факт, что в определенный момент разговор стал более серьезным, чем допускает обстановка вечеринки.

Однако, провожая редактора до машины, писатель не смог удержаться от последнего вопроса:

— А сам рассказ? Что случилось с рассказом?

— Ты имеешь в виду рассказ Рега?..

— Да. «Балладу о гибкой пуле». Рассказ, из-за которого все это произошло. Он, собственно, и явился той «гибкой пулей», по крайней мере, если не для него, то для тебя. Что же, черт побери, случилось с этим великим рассказом?

Редактор открыл дверцу своего маленького голубого «чеветта» с наклейкой на заднем бампере: «Настоящие друзья не позволят пьяному гостю сесть за руль».

— Он не был опубликован. Если Рег держал копии, то он, видимо, уничтожил их, получив мое согласие на публикацию. Что, приняв во внимание параноидные фантазии про них, вполне вписывается в его характер.

Когда я свалился в Джексон-Ривер, у меня оставался оригинал рассказа и три фотокопии, все в картонной коробке. Если бы я положил ее в багажник, рассказ бы сохранился, потому что багажник машины даже не ушел под воду. Впрочем, если бы это случилось, листки бы потом высохли. Но я хотел, чтобы рассказ лежал рядом со мной, и положил коробку на соседнее с водительским сиденье. Когда я свалился в реку, окна машины были открыты, и листки… Я полагаю, они просто уплыли, и их унесло к морю. Мне гораздо легче и спокойнее верить в это, чем в то, что они сгнили вместе со всей остальной дрянью на дне реки, или что их сожрала рыба, или еще что-нибудь столь же эстетически непривлекательное. Верить в то, что их унесло в море, более романтично, хотя это и менее вероятный исход. Но, выбирая, во что верить, я все-таки сохраняю гибкость. Так сказать.