Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

Вы за три года отбросили вверенных вам людей на полстолетия назад. Вы мерзавец, Шершень.

Шершень процедил сквозь зубы:

— За эти слова вы тоже ответите.

— Замолчи! — закричал маленький смуглый парень, сидевший рядом с Юрой. Это был Аверин. — Не смей перебивать! Товарищи, как он смеет все время перебивать?

Юрковский переждал шум и продолжал:

(В более позднем варианте рукописи есть слова Юрковского, которые отсутствуют как в начальном варианте — ибо он все знал заранее, — так и в последнем, ибо там Юрковский уже игнорирует свои промахи, не хочет их даже замечать.

— Да, я отвечу. Мне придется отвечать за многое. Видимо, я изрядно устарел. Мне все казалось, что больше всего важен результат… Да. Самая лучшая обсерватория. Изумительные открытия. Понадобилось вмешательство совершенно постороннего человека… Мальчишки… Да. — Он повернулся к астрономам. Они сидели кучкой и с ненавистью смотрели на Шершня и Кравца. — Пожалуй, больше самобичеваться перед вами не буду, молодые люди. Не заслужили.

Еще позже Юрковский уже не „самобичуется“, но еще упоминает о своей ошибке:

…Что ж, сочетание жажды бесконтрольной власти и подлости — это не такое уж частое явление в наши дни. Настолько редкое, что я, старый дурак, вообще исключил всякую возможность такого явления…)

— Вы, Шершень, сделали из обсерватории маленькую империю. По-моему, этого достаточно, чтобы называть вас мерзавцем. Ну, о вас разговаривать больше не будем. Теперь вы, молодые люди.

Он повернулся к астрономам. Они сидели кучкой. Они собрались в кучку уже в середине перекрестного допроса, который учинил Юрковский, когда выяснилось, что Аверин никогда не называл Свирского бездарем и подхалимом; что Свирский понятия не имел о том, что его, оказывается, вывели ночью из комнаты Зины; что Базанов никогда не распускал слухов, порочащих Таню Оленину; что считать Зину Шатрову недоучкой, неспособной к самостоятельной работе, невозможно даже из педагогических соображений… Теперь они сидели вместе и с ненавистью смотрели на Шершня. Только Кравец сидел отдельно.

— Шершня и Кравца я с работы снимаю, — говорил Юрковский. — Только прошу без эксцессов. Их отправят на Землю, и я надеюсь, что никто из вас с ними больше не встретится. Нового начальника вам пришлют через неделю с Титана. Пока посидите и подумайте. Вы мне очень, очень не нравитесь. Ведь я же вас всех помню еще по Институту. И я никак не ожидал, что вас будет так легко поставить на четвереньки. Вам еще предстоит искупить эту вину друг перед другом. Бедные слабые людишки. Идите. И думайте.

Они поднялись и, понурившись, пошли из кабинета. Шершень тоже встал и, нелепо раскачиваясь на магнитных башмаках, подошел к Юрковскому вплотную.

— Это самоуправство, — сипло сказал он. — Это вам даром не пройдет. Вы нарушаете работу обсерватории.

Юрковский гадливо отстранил его.

— Слушайте, э-э… Шершень, — сказал он. — На вашем месте я бы застрелился.

В следующей главе в первом и втором вариантах рукописи.

Юрковский говорит директору Титана: „Ты оказался прав, Федя“.

Постепенный переход от Юрковского, который знает все и с тщанием исполняет свою роль инспектора, наводя порядок, до Юрковского, который занимается инспектированием по обязанности, но без охоты и как-то поверхностно, полностью перекроил сам образ, и если ранее можно было прощать хорошему, но с выпендрежем (у каждого человека есть какие-то недостатки) Юрковскому многое, то с изменением этой главы Юрковский теряет в глазах читателя, еще не знающего о последующем (о предательстве дружбы ради самореализации), свои былые (а бывшие ли вообще?) положительные качества…

Впрочем, целью данной работы не является исследование образа Юрковского, здесь показываются только аспекты исследования, а книга (хорошая, интересная) о преломлении образа Юрковского в глазах Авторов и в глазах читателя, надеюсь, еще будет кем-то написана. Материалов для такого исследования достаточно.

В данной же работе при публикации именно материалов для исследования, а особенно — больших отрывков из черновых работ, хочется предостеречь читателя еще раз. Б. Н. Стругацкий в прологе уже говорил: „Это все необработанное, черновики“. Не торопитесь, прочитав какую-то часть черновика, восклицать: „И правильно, что они убрали этот отрывок, это же совершенно дубово написано… И правильно, что они не повели сюжет в этом направлении — это же банальщина… Только посмотрите, какой неправильный оборот… А здесь вот явный фактический ляп…“

Это действительно именно черновики. Это действительно было выброшено, или исправлено, или переписано со вкусом. Не ради придирок читателей (а уж тем более — критиков) публикуются эти тексты — пусть читатель придирается к окончательным текстам.[75]

Цель (напоминаю здесь еще раз) — показать, как создавалось, задумывалось, переписывалось, исправлялось произведение, чтобы в итоге получилось талантливо, ново, свежо, оригинально. Критиковать приведенные тексты бессмысленно — искусствоведы не критикуют же наполовину вытесанную скульптуру… или музыкальные критики — первую репетицию оркестра.

А вот посмотреть на этот процесс (рождение Произведения из куска камня или из диссонанса группы инструментов), заглянуть в писательскую кухню хочется. И если уловить рождение замысла, персонажей, идеи и антуража произведения необычайно трудно (тут даже сам автор зачастую не может объяснить, что толкнуло его на такой поворот сюжета или на создание этого образа), то проследить „доводку до кондиции“ черновика не только можно, но для многих, особенно для молодых авторов, еще и полезно.

Сейчас у многих авторов почему-то принято отдавать в издательства сырые рукописи — там редакторы доделают. Поэтому авторы получают так много отказов или жалуются, что публикация совершенно не похожа на то, что он и писали. Создать, записать придуманное — это только половина работы автора. А вот довести рукопись до чистовика, исправляя где-то слово, где-то фразу, убедиться, что каждое слово на своем месте и что это именно нужное слово, — пожалуй, не легче, чем придумать. Если у человека нет литературного вкуса — ему писателем не стать (так же, как не стать композитором не имеющему музыкального слуха), но даже если у начинающего писателя отменный литературный вкус, ему все равно надо учиться — учиться видеть свои „ляпы“ так же легко, как он видит чужие.

Примеры, приведенные ниже, как раз и показывают эту работу — мелкую стилистическую правку рукописи.