Кардонийская рулетка - Вадим Панов

— Да, мессер, о преступниках. — Бабарский потер виски. — Мы продолжаем следить за десятком подозреваемых: остальные по тем или иным причинам отпали. Все они ведут себя естественно, как добропорядочные граждане, и я боюсь, что нам придется ждать следующей акции.

— Не хотелось бы.

— Согласен, мессер.

— А если Огнедел понял, что находится под наблюдением, и преступлений больше не будет?

— Такую вероятность нельзя исключать, мессер, — честно ответил Бабарский.

— Тем не менее мы должны с ним встретиться, ИХ, — прищурился Помпилио. — Я обещал.

— Приложу все усилия, мессер.

— Налей вина.

— Да, мессер. — Бабарский неспешно наполнил два бокала.

— И расскажи, что еще интересного происходило на свободе.

— Ничего? — удивилась Этель. Несколько наигранно, но так требовали правила выбранной ею модели поведения.

— Ничего не нашли, — подтвердил Базза Дорофеев, глядя в черные глаза красавицы. — Сокровищница оказалась пуста.

— Вы шутите!

— Истинная правда, синьорина. Мессер был в совершеннейшей ярости.

— Представляю.

— Вам хорошо, вы только представляете, — притворно вздохнул Базза. — А мне пришлось пережить.

Они рассмеялись.

Оказавшись на борту «Амуша», Этель, скрывая дурное настроение, сказалась уставшей, невыспавшейся и заперлась в каюте. Баззу поведение звезды необычайно порадовало — ему было чем заняться, однако безмятежная жизнь капитана продлилась лишь до второго завтрака. Затем Кажани выбралась на волю, и с тех пор Дорофеев занимался тем, о чем мечтали все без исключения герметиконские ловеласы — развлекал очаровательную Этель. Сначала на мостике — певица изволила любоваться набегающими облаками и наблюдать за работой рулевого, а затем, после того как знаменитости наскучило затянутое тучами небо, — в кают-компании. Ланч с бутылочкой игристого и множество баек из цепарской жизни. Этель смеялась до слез, а улыбающийся Дорофеев мечтал о попутном урагане, что доставил бы их в Линегарт за пару-тройку минут.

— А что вы расскажете об этой ужасной лапе? — Этель указала на когтистый трофей, украшающий длинную стену кают-компании. — Как звали ее кошмарного обладателя?

— Хамокская пришпа, синьорина.

— Страшный зверь?

— Ужасный… — добродушно начал Дорофеев и умолк, различив в привычном гуле кузеля посторонний звук — громкий хлопок.

— Вы тоже слышали? — Музыкальный слух позволил Кажани не остаться в стороне от происходящего.

— Побудьте здесь! — Капитан вскочил на ноги. Он был достаточно опытен, чтобы понять, что на офицерской палубе прозвучал выстрел.

— Что?!

«В коридоре! Если бы стреляли в каюте или на мостике, звук был бы тише».

Дорофеев сунул руку за лапу, достал из тайника револьвер и повторил:

— Оставайтесь здесь!

Базза не был ни бамбадао, ни даже бамбальеро, но обращаться с оружием умел неплохо.

— Там стреляли, я должен проверить, что происходит.

— Кто стрелял? — прошептала побледневшая Кажани.

— Какая разница? — пожал плечами Дорофеев. — На борту запрещено стрелять без моего разрешения.

Он направил револьвер перед собой, резко распахнул дверь и шагнул за нее. Кают-компания находилась в самом конце гондолы, а потому Базза сразу же увидел весь ведущий к мостику коридор. Совершенно пустой коридор.

— Ганс! Майк!

Тишина. Ни старпом, ни рулевой не отзываются. Возможно, не слышат — дверь на мостик закрыта. А возможно, все дело в выстреле. Дорофеев, не опуская револьвер, направился вперед, попутно проверяя выходящие в коридор двери.

— Ганс!

Заперто. Заперто. Заперто.

— Майк!

Заперто. Заперто…

— Руки!

— Это же я, ипать-копошить! — Астролог испуганно уставился в черный глазок револьверного дула.

— Галилей!

— Так точно.

— Ты стрелял?

— Я этими штуками умею только орехи колоть.

— А кто?

— Хеш его знает…

А в следующий миг в радиорубке, что располагалась напротив кабинета астролога, прозвучал несильный взрыв.

— За мной!

— Я подожду здесь, — вежливо отказался астролог.

— Чтоб тебя!

Базза распахнул дверь в радиорубку и сразу же увидел распростертого на полу радиста. Мертв? Нет, без сознания, на голове ссадина — получил чем-то тяжелым. А вот радиостанция мертва: дымится полуразрушенная, тлеет и немного горит; комната стремительно наполняется едким дымом.

— Галилей! Помоги ему!

Осторожный астролог скривился, собираясь сделать вид, что не расслышал приказа, но повторять Дорофеев не стал — бросился на мостик. Дверь рывком: старпом тоже на полу, но не оглушен — убит, пуля попала точно в лоб.

Грохот снизу, из отсека, где хранится «корзина грешника».

«Да что ж мне, разорваться, что ли? Где все?!»

Базза резко развернулся, астролог в коридоре, хлопочет у радиста.

— Объявляй тревогу!

— Есть!

— Потом сюда — тушить пожар!

— Есть!

Дорофеев мчится к лестнице, а когда ныряет вниз, слышит завывание сирены — Галилей исполнил приказ. Снизу бьет в лицо холодный ветер. Потому что люк распахнут. «Корзина грешника» здесь, но люк распахнут, а внизу, метрах в пятидесяти, — купол парашюта. Кто-то покинул корабль. Капитан рычит, выпускает в белый шелк пару пуль, захлопывает люк и бегом наверх.

— Базза! — Перепуганная Кажани. Только ее сейчас не хватало.

— Этель, чуть позже!

— Я боюсь!

— Здесь безопасно! Преступник покинул корабль.

— Капитан! — Галилей стоит в дверях мостика. — Старпом…

— Я знаю!

На лестнице топот, палубные и механики несутся на помощь, Бедокур впереди.

— Что случилось?!

— В радиорубке пожар — тушить! Нужен рулевой! Живо!

Базза широким шагом поднимается на мостик, за ним Бедокур, а следом семенит белая как мел Кажани.

— Что случилось? — осведомляется Чира.

— Майк нас предал, убил Ганса и взорвал радиостанцию. Лишил связи.

— Зачем?

— Прямо по курсу цели! — кричит новый рулевой.

— Вот зачем! — Дорофеев берет бинокль и вплотную подходит к лобовому окну. Аэропланы. Опять аэропланы… — Боевая тревога!

— Все по местам! — орет Бедокур. — Боевое расписание, дармоеды!

Палубные несутся прочь.

— Набрать высоту!

Аэропланы все ближе.

— Может, приотцы проводят учения? — неуверенно предполагает рулевой.

Ответом становится пулеметная очередь.

— Может, и учения, — усмехается Базза. — Но мы в них участвуем.

— Лучше не надо, — пробормотал Чебер. Не то чтобы второй пилот боялся, просто считал, что на этом задании они рискнули достаточно и не следует вновь испытывать судьбу. — Уйдем.