ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

- Товарищ Галькевич… Обязательно надо найти… у бандитов часы и книга… говорили о них… - тут силы меня оставляют и все вокруг опять застилает туманом беспамятства.

Хлопоты командиров по погрузке отбитого имущества в теплушки, по размещению части раненых в Заситино, по организации конвоирования пленных в Себеж проходят мимо меня. На импровизированных носилках путешествую до нашего состава и отправляюсь с ним обратно в Себеж.

Именно там, когда я, немного придя в себя, закинув руки на плечи красноармейцам, ковылял от состава к поджидающим раненых подводам, и донеслись до меня песни, так неожиданно напомнившие мне во время сборов под Тверью об этом эпизоде моей службы в войсках ВОХР. Два взвода, построившись, маршировали со станции к казарме и до нас доносилось энергичное:

Так пусть же КраснаяСжимает властноСвой штык мозолистой рукой.С отрядом флотскимТоварищ ТроцкийНас поведет в последний бой!

Следующий взвод пел другое, распевное, протяжное:

Свищут снаряды, трещат пулеметы,Их не боятся красные роты.Да здравствует Ленин, вождь пролетарский,Троцкий, Калинин и Луначарский!

В госпиталь мне, конечно, соваться было ни к чему - не хватало еще отнимать койку у красноармейцев, действительно нуждающихся во врачебном уходе. На следующий день чувствую себя немного лучше. Тут-то и пришла пора поделиться с командиром отряда ВЧК услышанным. Он заявился ко мне не один, а компании со своим начальником, уездным уполномоченным губернской Чрезвычайной комиссии, с которым вместе весь прошлый день занимались допросами и фильтрацией пленных "зеленых", большинство из которых в результате попросту мобилизовали в Красную Армию.

- Ну что, товарищ Осецкий. И в самом деле, у одного из убитых бандитов нашлись часы фирмы "Карл Мозер" и книга на иностранном языке. - Глава уездной чрезвычайки последовательно выкладывает передо мной на стол эти предметы.

Точно, Мозер - не на цепочке, как обычно, а на слегка потертом кожаном ремешке, так что его можно на руке носить. И книга. Беру ее в руки. Стихи французских поэтов. Бодлер, Рембо, Аполлинер… Зачем и куда несли все это бандиты? Куда… Кажется, слышал же что-то? А! Вот!

- Они это зачем-то в Ригу должны были доставить, - рассказываю чекистам. - Я ведь, пока валялся в беспамятстве от ранения, на несколько минут оклемался и слышал обрывки разговора.

- В Ригу? - недоверчиво переспрашивает глава местной ЧК. - Какие могут быть дела у местных дезертиров в Риге?

- Чтоб я знал, - попытка покачать головой отзывается в ней болью и тошнотой.

- Да не похожи были те, на ком мы это взяли, на простых "зеленых", - влезает Галькевич. - Скорее, приблудные какие. Хотели, верно, под шумок, пока банда с нами сцепится, за кордон улизнуть.

- А пленные? - задаю естественный вопрос. - Сказали что-нибудь?

- Толку с тех пленных! - кривится уездный уполномоченный. - Твердят одно: ничего не ведаем, батька приказал пойти с энтими, тропу им через болота показать. А кто такие "энти" - дескать, знать не знаем.

Потолковав еще вокруг да около еще с четверть часа, так ничего больше и не родили.

- Ладно, - промолвил главный местный чекист, прощаясь, - дело темное, как тут что выяснять - совсем непонятно. Ты человек грамотный, языки знаешь - бери эту книжку себе. Полистаешь на досуге, может, и додумаешь чего. А часы… часы тоже возьми себе. Считай, награда тебе за храбрость в бою.

- Пулю схлопотать - невелика храбрость, - бормочу в ответ вместо благодарности.

- Не петушись, товарищ комиссар! - легонько хлопнул меня по плечу Галькевич. - Первый раз ведь в настоящем бою?

- В настоящем? Первый.

- Вот! И не оплошал, звания комиссарского перед красноармейцами не уронил!

- Сколько говорить - не комиссар я. Другая у меня должность.

- Э-э, дело не в названии, а в сути, - назидательно сказал глава уездной ЧК.

Мне было не до споров, и я просто уронил голову обратно на подушку, чтобы перевести дух.

- Ну, выздоравливай! - бросил, оборачиваясь в дверях, Галькевич.

Вот так я и сделался владельцем мозеровских часов и книги с французскими стихами, - той самой, что подарил Лиде.

Глава 42. Стихи, стихи…

Поток воспоминаний, впрочем, не помешал мне дотопать вместе со всей нашей учебной командой до казармы - даже не вываливаясь из строя и не сбиваясь с ноги. Мы дружно месили уже растоптанный множеством ног в грязь мартовский снег, пока лежавший не растаявшим сероватой рыхлой массой по окрестным полям и лесам. Впереди маячил конец сборов и аттестация.

По ее итогам наши курсанты преобразились: большинство было аттестовано по седьмой должностной категории - на военкомов батальона, несколько человек - на военкома полка. Мне же, единственному, досталась десятая категория - военком бригады. То ли приняли во внимание мой дооктябрьский стаж, то ли должность в ВОХР, приравненную к военкому дивизии, то ли еще какие соображения - но теперь, в случае призыва на военную службу, я имел полные основания цеплять себе в петлицы по красному эмалевому ромбу с посеребренной окантовкой.

По возвращении в Москву вечером 27 марта, после свидания с Лидой - такого короткого! - со следующего утра окунаюсь в повседневную работу. С удивлением и раздражением обнаруживаю, что в протоколе заседания коллегии ГЭУ от 3 февраля 1925 года решения сформулированы таким образом, что все дело проектирования цельнометаллических самолетов передается исключительно в ведение ЦАГИ НТО ВСНХ под руководством А.Н.Туполева. А ведь я-то на заседании решительно возражал против такой монополизации, и члены коллегии меня в большинстве, вроде бы, поддержали. Как же этот жук ухитрился протащить-таки свою формулировку в окончательный документ? Нет, это дело надо поломать, и немедля, не откладывая на понедельник! Беру копию протокола и иду к Манцеву…

Поскольку на сборах политсостава регулярное чтение газет было непременной обязанностью курсантов, то все текущие политические события никак не могли пройти мимо меня. Можно было видеть, что Зиновьев, отставив (пока?) в сторону полемику по вопросу о построении социализма в одной стране, принялся вовсю эксплуатировать антикулацкую риторику, и находил в этом не то чтобы очень широкую, но и немалую поддержку среди местных партийных работников. Приближалась XIV партконференция, и похоже, бывший председатель Исполкома Коминтерна намеревался устроить смотр своих сторонников перед съездом РКП(б), который должен был состояться в декабре, в Ленинграде, в его вотчине.

Происходило некоторое шевеление в верхах по вопросам военного строительства. Политбюро 19 февраля постановило: "для разрешения вопросов, связанных с обороной страны, создать комиссию в составе т. Рыкова, Каменева, Фрунзе, Дзержинского, Рудзутака и Сокольникова. Назначить председателем комиссии т. Рыкова и его заместителем т. Фрунзе". Не сыграла ли тут роль и наша с Рейнгольдом Берзиньшем записка о военной промышленности? Надо не оставлять это дело. Командировка в Германию в прошлом году, а теперь длительные сборы натолкнули меня на ряд мыслей, которые надо бы поотчетливее сформулировать, а потом и не грех бы поделиться ими с высшим военным руководством.

Продолжался обмен Бухарина с Преображенским полемическими статьями по вопросу о законе первоначального социалистического накопления. Мою статейку в "Социалистическом хозяйстве" они оба дружно проигнорировали, вцепившись исключительно друг в друга. Журнал "Прожектор" по-своему откликнулся на эту полемику, опубликовав дружеский шарж, где наши спорщики, в костюмах оперных Онегина с Ленским, пуляют друг в друга из дуэльных пистолетов свернутыми в трубочку машинописными листами…

Уже после работы, когда я вернулся домой, мои мысли повернули в сторону недавних воспоминаний о 1920 годе - о стычке близ мостов через Иссу, и о странных бандитов, тащивших в Ригу часы и книжку французских стихов. Первым делом, конечно, тщательнейшим образом осматриваю часы. Ничего. Никаких знаков, надписей, записочек внутри корпуса - в том числе и в механизме, под внутренней крышкой. Куда же - и, главное, кому и зачем? -они несли все это? Надо получше вспомнить, что за слова звучали тогда в прибрежном ивняке. Теперь ведь это и твои воспоминания. Так что - напрягай память!

Легко сказать, - напрягай. Все было как сквозь плотную вату. Ведь контузия-то была нешуточная! Так, так, давай по порядку. Контузия нешуточная, да. Тогда почему же ты вообще очнулся так скоро? Ну, вспоминай!

…Вспышка револьверного выстрела прямо в лицо - и удар. Как головой об стену. И сразу - провал в беспамятство. Нет, не сразу! Сначала пошатнулся, попытался взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие, - а они не слушаются! - упал лицом вниз, хлопнулся головой о сырую землю, и вот тогда точно наступило беспамятство.