В ритме сердца (СИ) - Майрон Тори

— Ну давай же, давай… — нервозно семеня на одном месте, умоляю я, неотрывно глядя на сменяющие цифры этажей на экране. — Ну дав-а-а-ай же!

— Куда так торопишься, Лина?

Его вкрадчивый голос подбрасывает меня от пола, заставляет резко обернуться и намертво прижаться спиной к дверям лифта.

— Не подходи ко мне, Адам! Не подходи! — клянусь, это будто не я говорю, а психически нездоровая истеричка. — Я ухожу. Ухожу! И ты меня не остановишь.

— Я и не собираюсь останавливать, — Адам же, наоборот, заверяет до безумия спокойным голосом, неумолимо приближаясь ко мне. Как погляжу, ему много времени не потребовалось, чтобы вновь превратиться в бесстрастную глыбу.

Я расщепляюсь от боли на части и дёргаюсь, точно припадочная, а он надвигается на меня, как всегда, невозмутимый, страшно красивый, дурманящий разум, поглощающий своей статной фигурой весь кислород, пространство и мою душу вслед за ними, в одних спортивных брюках, взлохмаченными волосами и с красными продольными отметинами моих ногтей на торсе.

Я не хочу его видеть! Не хочу вспоминать, что делала с ним! Не хочу! Не могу! Это невыносимо!

— Тогда не подходи ко мне! Не подходи! — закрываю глаза и выставляю руки вперед за секунду до того, как он подбирается ко мне вплотную. Обжигаю ладони о его каменную грудь, а запахом его мужским, чарующим — ноздри, пока сердце отстукивает барабанную дробь, страхом заполняя всю мою сущность. — Не подходи, не надо! Не подходи… — раз за разом прошу я, отводя лицо от его дыхания. Горячего и поразительно мерного, что пугает ещё больше.

— Расслабься, Лина, тебе нечего так волноваться. Я обещаю, что больше никогда к тебе не подойду, — его обманчиво мягкие слова возле моей скулы режут меня наживую. Так не должно быть. Я должна радоваться и выдохнуть с облегчением оттого, что больше никогда в жизни не увижу этого морального урода, но ничего этого нет. Нет! Есть только новая порция нечеловеческой боли, что вмиг совмещается с такой же сверхъестественной злостью, когда он уверенно добавляет: — Я не подойду к тебе, потому что ты сама ко мне придёшь и будешь жалобно просить нанять тебя на работу.

От неистового гнева внезапная смелость наполняет меня, придавая сил повернуть к нему лицо, чтобы соединить наши взгляды в финальном раунде.

— Я никогда не попрошу об этом! — твёрдо выплёвываю ему в лицо слова и тут же обжигаю ими весь язык и нёбо, когда в ответ получаю его высокомерную ухмылку.

— Точно так же, как зарекалась «никогда» не умолять меня трахнуть тебя? — а вот это его злорадное напоминание точно контрольный выстрел в сердце… в моё и так покрытое сотнями шрамов и кровоточащих ран сердце. Уж лучше бы он со всей дури ударил меня по лицу, чем до окончательного разрыва всех струн моей души уткнул носом в то, какой беспросветной идиоткой я была, думая, что он влюблён в меня, а ждёт каких-то просьб лишь из-за непомерной гордости. Нет же. Адам так долго и упрямо ждал моих признаний лишь потому, что я для него одна из многих. Одна из тех, кто должна просить и умолять его о наслаждении. Нет у него никаких чувств ко мне и никогда не было. Всего лишь желание «просто трахнуть», чтобы ощутить неестественной силы оргазм, после которого на сей раз я пребываю не в райской неге, а сгораю в котле адовом до самого основания. Но он не увидит моей боли. Я не доставлю ему такого удовольствия. Не покажу, что он сжёг собой во мне всё подчистую.

— Да, я умоляла тебя, Адам, но, тем не менее, тебя вряд ли можно назвать победителем. Как видишь, ты меня так и не трахнул сегодня… и не сделаешь этого никогда! — клятвенно обещаю я, чувствуя, как за спиной наконец раздвигаются двери лифта. Хочу отступить назад и навсегда скрыться от его мистического чёрного взора, но властный баритон меня останавливает:

— Вы кое-что забыли, мисс Джеймс, — не отрывая от меня снисходительного взгляда, он достаёт согнутый пополам небольшой листок и протягивает мне. — Это твоё.

— Что это? — стараясь не соприкоснуться с его пальцами, недоверчиво выхватываю из его рук бумажку и тут же разворачиваю, внимательно всматриваясь в прописанную от руки цифру с пятью нулями на конце.

— Как что? Это чек с твоим гонораром за прошедший вечер. На приёме ты, конечно, не особо справилась с поставленной задачей, но я накинул пару десятков тысяч за твой недоминет. Пусть до конца у нас дело не дошло, но я не могу не наградить тебя за твоё усиленное рвение сделать мне приятно. Энтузиазм в работе я всегда щедро поощряю, так что…

Я не даю ему больше и слова мерзкого сказать, затыкая его рот своей звонкой, увесистой пощёчиной. Такой мощной, что от смачного удара, в который я вложила весь съедающий меня стыд и унижение, моя рука вмиг немеет от ладони вплоть до самой шеи. Ох, и как же я надеюсь, что его ехидная рожа сейчас испытывает те же оттенки боли.

Прямо перед носом Адама разрываю его щедрый чек на мелкие кусочки, совершенно наплевав на то, что он одним лишь только взглядом высекает на мне незримое обещание неминуемой расправы. Я не боюсь его. Во мне нет больше страха. Во мне вообще ничего больше нет. Он всё уничтожил.

— Это был последний раз, когда ты меня ударила, Лина, — говорит же робот абсолютно ровным голосом, что уже нисколько не удивляет. Ведь теперь я точно знаю, что под его безэмоциональной маской не кроется ничего прекрасного, живого и настоящего. Всё это не что иное, как ещё одна моя нелепая глупость, которую я сама себе напридумала.

Адам ничего в себе не скрывает.

Нет в нём ничего настоящего, в точности, как и в его уникальных, технологических окнах. Он точно так же лишь внешне отображает привлекательную картинку, манящую, притягивающую к себе красотой и магией, но стоит только прикоснуться к ней, попытаться проникнуть внутрь и захотеть ощутить всецело внутренний мир, как понимаешь, что нет там ничего. Пусто. Нет там никакого мира. Всего лишь жалкая иллюзия. Простое стекло, об которое в попытке пробиться ты либо сильно ударяешься, рассекая до крови лоб, либо с громким треском вылетаешь наружу и насмерть разбиваешься о землю.

Мой случай определённо принадлежит больше ко второму варианту, лишь с одной, небольшой поправочкой: я вроде бы и треснулась с высоты на полной скорости, да только сдохнуть не получилось. И теперь мне остаётся лишь отскрести свои остатки от асфальта и попытаться вылепить из них что-то стоящее и хоть немного напоминающее живого человека.

— Ты прав, Адам, это был последний раз, потому что больше мы никогда не встретимся, — произношу я, делая уверенный шаг назад в кабинку лифта.

— Мы встретимся, Лина. Я буду ждать тебя, — низкий, проникновенный тембр пробивает всё тело до мурашек, но я лишь расправляю плечи и вздёргиваю подбородок в знак, что ему никогда не подчинить меня.

— Не дождёшься, — силой жму на кнопку лобби.

— Ты придёшь гораздо раньше, чем думаешь.

— Прощай, Адам, — глаза в глаза, и полная остановка моего сердца.

— До скорой встречи.

И его дьявольская улыбка — это последнее, что я вижу за секунду до того, как двери лифта между нами закрываются.

***

Весь путь до дома проходит как в тумане — промозглом, густом, обнимающим кожу липким покрывалом. Я бегу, не зная усталости, не различая улиц, дорог и зданий. Ведь я же даже толком не знала, где находится пентхаус Адама, чтобы понять, в какую сторону мне следует бежать. Но, видимо, в моей жизни я настолько часто убегала от проблем, боли, отчаянья и злости, что моё тело уже само научилось находить обратный путь домой из любой точки Рокфорда.

К дому я подбегаю уже с наступлением рассвета. И спасательный бег мне нисколько не помог ощутить облегчение: мне всё так же невыносимо больно, мерзко, грустно, пусто… очень-очень пусто. И, как всегда, затянутое серыми тучами небо, озаряющее своим тусклым светом грязные, переполненные мусором и спящими бомжами улицы Энглвуда, лишь подсыпает соли моим свежим ранам, а домашняя стандартная атмосфера добивает — стоит только войти в нашу убогую квартиру, как затхлый запах перегара и сигарет тут же заставляет поперхнуться, а потухнуть до конца — огромное количество пустых бутылок на столе, разбросанные по полу окурки и потная туша Филиппа, спящего с громким храпом на гостином диване.