Собрание сочинений в 10 томах. Том 4 - Генри Райдер Хаггард

Большой изумруд, полученный мной от отца, величайший из камней этой породы, с магическими знаками, вырезанными на обратной стороне. Хранится в золотом ящичке.

Затем следовал длинный список других драгоценных камней, слишком многочисленных, чтобы их перечислять, и меньшей стоимости, и, наконец:

Четыре сосуда с золотой монетой (точная стоимость мне не известна).

В заключение было приписано:

Таково значительное богатство, — самое большое во всех Нидерландах, — плод честной работы и бережливости, превращенный мною главным образом в драгоценные камни для более удобного спасения. Я, Хендрик Брант, платящий за это богатство жизнью, возношу при этом молитву: «Да будет это богатство проклятием для всякого испанца, который попытается украсть его», — и думаю, Господь услышит меня. Аминь, аминь, аминь. Так говорю я, Хендрик Брант, стоящий у врат смерти.

Когда Дирк окончил чтение, Лизбета тяжело вздохнула:

— Да, наша родственница богаче многих владетельных особ, — сказала она. — С таким приданым к ней посватался бы не один принц.

— Да, состояние не малое, — согласился Дирк, — только какую тяжесть взвалил на нас Брант, оставляя по этому завещанию свое состояние не прямо законной наследнице, но мне и моим наследникам, как исполнителям его распоряжений. Испанцам известно о существовании этого сокровища, монахам оно также известно, и они не оставят ни одного камня на свете или в аду, не перевернув его, пока не найдут этих денег. По-моему, Хендрик поступил бы благоразумнее, приняв предложение негодяя Рамиро. Следовало бы дать ему три четверти своего состояния, а самому бежать в Англию. Но это не в его характере, он всегда отличался упрямством и готов был скорее десять раз умереть, чем обогатить ненавистных ему людей. Кроме того, он желает, чтобы большая часть его состояния послужила его родине в минуту нужды, и на нас возлагается, после его смерти, обязанность определить эту минуту. Я предвижу, что эти драгоценности и золото принесут горе и гибель нашей семье. Но обязанность возложена на нас, и мы должны нести ее. Фой, завтра на рассвете ты с Мартином отправишься в Гаагу, чтобы исполнить приказание Бранта.

— Почему сыну моему непременно нужно рисковать своей жизнью ради такого поручения? — воскликнула Лизбета.

— Потому что это моя обязанность, матушка, — весело ответил Фой, стараясь, впрочем, придать своему лицу грустное выражение.

Он был молод и предприимчив, а предстоящая поездка сулила ему много нового.

Дирк невольно улыбнулся и приказал позвать Мартина.

Через минуту Фой был на чердаке у Мартина и толчками будил спящего.

— Проснись, бык! Вставай!

Мартин сел на постели, при свете ночника его рыжие волосы горели, как огонь.

— Что случилось, хеер Фой? — спрашивал он, зевая. — Пришли нас взять за тех двух испанцев?

— Нет, соня. Тут дело идет о большом богатстве.

— На что мне богатство, — равнодушно отозвался Мартин.

— Тут замешаны испанцы.

— Ну, это немного лучше, — заявил Мартин, закрывая рот. — Расскажите же в чем дело, пока я застегну куртку.

Фой в две минуты передал ему что мог.

— Хорошая штука! — критически отозвался Мартин. — Насколько я знаю испанцев, мы не вернемся в Лейден, не пережив кое-чего. Не нравится мне только, что тут замешались женщины: как бы они нам не испортили всего.

Они с Фоем отправились в комнату верхнего этажа и здесь в торжественном молчании выслушали приказания Дирка.

— Вы слушаете?… Понимаете? — резко спросил Дирк.

— Кажется, да, менеер, — отвечал Мартин. — Послушайте! — и он слово в слово повторил сказанное Дирком. Когда он хотел, память у него оказывалась прекрасной. — Только позвольте задать вам несколько вопросов. Наследство надо перевезти сюда во что бы то ни стало?

— Во что бы то ни стало, — отвечал Дирк.

— А если нам не удастся увезти его, то его следует спрятать как можно лучше?

— Да.

— А если нам вздумают помешать, мы должны будем обороняться?

— Конечно.

— А если при этом мне придется убить кого-нибудь, то пастор или другие не назовут меня убийцей?

— Не думаю, — отвечал Дирк.

— А если что-нибудь приключится с молодым хеером, его кровь не падет на мою голову?

Лизбета застонала, затем встала и сказала:

— Зачем ты задаешь такие глупые вопросы, Мартин? Сын мой должен разделить опасность с тобой, и если с ним приключится беда, — что легко может случиться, — то мы хорошо будем знать, что она приключилась не по твоей вине. Ты не трус и не предатель.

— Думаю, что так, мейнфроу, но вот видите: здесь две обязанности. Первая — увезти деньги, а вторая — защитить хеера Фоя. Я хочу знать, которая важнее.

Ему ответил Дирк:

— Ты отправляешься выполнять завещание моего родственника Хендрика Бранта, и оно должно быть выполнено прежде всего.

— Отлично, — отвечал Мартин. — Вы все хорошо поняли, хеер Фой?

— Вполне, — подтвердил молодой человек, улыбаясь.

— Ну, теперь прилягте на часок-другой, быть может, завтрашней ночью не придется уснуть. На рассвете я разбужу вас. Надеюсь вернуться к вам, менеер и мейнфроу, через двое с половиной суток. Если я не вернусь через трое или через четверо суток, то советую вам навести справки. — После этого Мартин отправился обратно к себе на чердак.

Молодые люди спят хорошо, что бы ни случилось и что бы ни предстояло, и Мартину на рассвете пришлось три раза окликнуть Фоя, прежде чем он открыл глаза и, вспомнив все происшедшее, вскочил с постели.

— Спешить особенно некуда, — сказал Мартин. — Но все же лучше выбраться из Лейдена, пока на улицах еще не много народу.

В эту минуту в комнату вошла Лизбета, уже вполне одетая, — она совсем не ложилась в эту ночь, — неся в руке небольшой кожаный мешочек.

— Что Адриан? — спросил Фой, когда мать нагнулась, чтобы поцеловать его.

— Он спит, и доктор, который все еще при нем, говорит, что ему лучше, — отвечала Лизбета. — Вот, Фой, ты в первый раз уезжаешь из родного дома, и я принесла тебе подарок — мое благословение.

Она развязала мешочек и, вынув из него какую-то вещь, положила на стол, где эта вещь образовала блестящую кучку величиной не больше кулака Мартина. Фой взял ее и поднял, причем маленькая кучка необыкновенно вытянулась и в конце концов оказалась мужской одеждой.

— Стальная кольчуга! — воскликнул Мартин, одобрительно качая головой. — Хорошая вещь для тех, кому приходится иметь дело с испанцами.

— Да, — отвечала Лизбета, — Отец мой привез ее из одного своего путешествия на Восток. Я помню, он рассказывал, что купил ее на вес золота и серебра, и то только по особой милости к нему короля той страны. Он говорил, что кольчуга старинной работы и теперь такой сделать нельзя. Она триста лет переходила в одной семье от отца к сыну, и ни один из носивших ее не умер от ран: никакой кинжал или меч не в состоянии пронзить эту сталь. По крайней мере, таково предание. И странно — когда я лишилась всего своего состояния… — она вздохнула, — эта кольчуга сохранилась у меня, так как лежала в своем мешочке в старом дубовом сундуке и никто не обратил на нее внимания. Она единственное наследство тебе от деда, так как дом уже перешел к отцу.