Приключения сомнамбулы. Том 1 - Александр Товбин

На другой вечер Соснин встречался с Нелли у «Те-Же».

Замёрзшая, с большой чёрной полыньёй напротив Летнего сада Нева. Мойка, накрытая белой пеленой… Метельный Невский.

– Тысячу раз всё это видела, и холодно… пойдём-ка…

В кафе «Снежинка» Нелли быстро отложила карту меню. – Крем-брюле? С малиновым сиропом?

И неожиданно добавила, смешав вопрос с утверждением. – Не отправиться ли нам завтра на Ван-Ю-Ли?

Гонка по вертикальной стене, изогнутой цилиндром, который возвышался в центре арены, исторгала звериный рёв моторов, Ван-Ю-Ли в кожанке, красной косынке, такой маленький на огромном содрогавшемся мотоцикле… кружа, Ван-Ю-Ли выписывал по стенке затейливые спирали, рискованно и лихо подлетал к верхнему обрезу цилиндра, словно удерживал на самом краю озверелую машину, она рвалась из круговой западни, чтобы взлететь по страшной параболе, пробить купол…

Куда подевалась сонливость? Неллины глаза разгорелись, прижалась, закричала в ухо, пытаясь перекричать рёв: я ему завидую, завидую…

Промёрзлый вагон, встроенный в сцену, приближался к Петербургу.

Соснин не очень-то вслушивался в слова…

Как когда-то, когда плеснул огнём в лицо, заколыхался затхлый алый плащ, и Соснин вцепился в жёсткий барьер, разделявший ряды старого тюзовского амфитеатра, так и теперь он вцепился пальцами в плюшевую подушку кресла – ничего, включая эффекты финальных объяснений у гроба Настасьи Филипповны, не взволновало сильнее, чем дрожавшие от воображаемого холода худые коленки Мышкина.

А Нелли всё понравилось, всё-всё… порывалась что-то шептать, но Соснин ничего не слышал.

Овации, занавес.

Молча прошагали по Гороховой мимо дома Рогожина, молча свернули к Фонарному; обсуждать спектакль Соснину не хотелось.

Пока шли сквозь Итальянские залы, сыпал именами, оценками… сравнивал флорентийскую и венецианскую школы.

– Откуда всё это знаешь?

Соснин вспоминал о сундуке Бызова, о тайных радениях над альбомами на старом коридорном диванчике. Чудеса Дали и Магритта, жуткие чудовища с человечьими головами, которых нафантазировал Эрнст, заинтриговали Нелли.

– Кто ещё видел, Толя?

– Да, Толя.

– Я смогу заглянуть в сундук?

– Опоздала! – смеялся Соснин, – хозяин сундука распродавал сокровища, по альбомчику ли, по два еженедельно относил к букинистам, в том сундуке, если заглянешь, думаю, увидишь дно.

Чтобы расшевелить приунывшую спутницу, выложил ей цвето-световые идеи Бочарникова, Нелли взбодрилась, взялась прикидывать технологию для нанесения на ткань свето-цветовых растяжек и растеканий.

И тут на красной стене одного из «Больших Просветов» Соснин внезапно узрел «Обращение Савла», приблизился… замер… А Нелли холста Веронезе поначалу будто бы не заметила, её привлекла огромная картина, висевшая сверху – «Апостолы у гроба Девы Марии», затем посмотрела налево, направо. Слева и справа от «Обращения…» простирались холсты столь же статичные, как и верхний, – сухие, если не скучные, старательно и традиционно выписанные, рабски закомпанованные в рамы. Лукавая развеска! – дошло до Соснина – банальные холсты-соседи выявляли исключительность того, что написал Веронезе! Изображение рвалось за границы картины, казалось, вот-вот взломает раму; впрочем, неукротимое изображение уже выплескивалось… растерянно отступил на шаг. Безупречный фон, безупречное обрамление… контраст возвышенной рутины и откровения! Ровное красное поле стены, на ней высокие накладные порталы из серого мрамора, три банальных полотна сверху, слева и справа, а под полотном Веронезе, симметрично – два красных, с позолоченной окантовкой спинок, дивана, на них нельзя сесть… в центре всего этого величавого, торжественного, но усыпляющего покоя – мистическое событие на дамасской дороге, дневная тьма, взвихряющая и поглощающая спонтанную круговерть тел; до чего сложно поделено пространство картины, сколь выразительна и тщетна попытка воина остановить всеобщую панику, восстановить порядок вещей… – вертикально, под треугольником неба, очерченном стволами и кронами, фигура воина, он удерживает чёрного коня, голова коня почти в центре, вроде бы баланс, композиционное равновесие, но округлый зад белого коня мощно отбрасывает движение влево… и – опрокинутый Савл, его чернокудрая голова внизу, под ногами воина, копытами, хотя к ней, этой ошарашенной голове, стрелою тянется луч… и розовые вспышки в тёмной массе сгрудившихся тел – губы коня, лоскуты материй…

– «Савл, Савл, что ты гонишь меня?» – читала аннотацию на табличке Нелли, – голос с неба вызвал этот переполох?

– Да, голос Христа; с полчаса посвящал в хитрости композиции.

– Почему у Савла так неестественно вывернута рука? Частица метаморфозы?

Соснин, подивившись её догадливости, кивнул; спускались по мраморной лестнице, устланной тёмно-малиновым ковром, в античный отдел.

– У Савла голубая рубашка. Голубой треугольник на груди выбивается из колорита… намёк на цвет неба, тоже почти треугольного? – делилась новой догадкой Нелли.

Охотно согласился. – Возможно! Заодно намёк на итог метаморфозы, Павел ведь станет Святым Апостолом.

– Иль, – неожиданно остановилась Нелли, – а ты, ты бы мог измениться, вмиг? – шальной блеск глаз, ждущих, требовательных; не моргая, смотрела на Соснина. Что-то тёплое шевельнулось в нём, ласково обнял за плечи. Последовавшие объяснения услышали этрусские вазы.

Напомним, однако, что поспешил жениться не только назло Вике, но, прежде всего – себе, близким. Ему – стоило лишь усидчиво развивать способности – прочили профессиональные удачи, ему бы учиться, учиться и учиться, а взял да выкинул фортель в духе митрофанушкиных мечтаний.

Родители были в шоке, когда дошло, что видят не страшный сон, что внезапная невестка – реальность, да ещё реальность с тяжёлым, как сразу почувствовалось, характером, они обидчиво затаились, хотя и не упускали надо-не-надо укалывать Соснина. – Ах, оставьте, не утешайте, – с трагической миной, намеренно громко, чтобы он, проходя по коридору, услышал, жаловалась мать в трубку, – эта женщина отнимает у меня сына… да ещё её вульгарное имя…

В танце Нелли двигалась мягко, вкрадчиво – играла миленькую, чуть заспанную кошечку, что-то мяукала, грациозно изгибалась, трогательная мягкотелость, наверное, подсознательно и привлекла одержимого нелепым отмщением Соснина, не ведавшего когда, где и как выпустит коготки. Что же до плохого цвета лица, который в отличие от других изъянов, увиденных сквозь поздние фильтры, нафантазировал сразу, чтобы не очень-то идеализировать нежданно подвернувшуюся избранницу, то ведь и самый плохой цвет лица легко было нейтрализовать наложениями кремов, припудриваниями, прочими косметическими ухищрениями, уж в них-то Нелли разбиралась отлично; во всяком случае, когда Нелли перебиралась в узкую комнатёнку с высоким, под потолок, окном, по совпадению дёшево снятую Сосниным, склянки с кремами, пудреницы, пузырёчки с духами оказались весомой частью её скромного багажа.

Увы, приданого не было.

Плюхнулась весело на матрас, отдышалась, быстро повесила в шкафчик платья, расставила безделушки, пришпилила к стене два фото, взятых из сиротского детства – на одном она выходила из морской пены, что, отнюдь, не превращало её в богиню, на другом, похуже, мутном, не без усилий удавалось разглядеть гримасничавшую рядом с Нелли девочку, гадкого утёнка, почему-то в балетной пачке – двоюродная сестричка подрастала то ли в Башкирии, то ли Удмуртии.

Из комнаты на Фонарном, где Нелли ютилась с безнадёжно больной, но не желавшей умирать тёткой, воспитывавшей её с малых лет, Нелли захватила с собой лишь старинный туалетный столик на гнутых ножках с бронзовыми накладками и грубовато-простое, словно из казённого дома приезжих, трёхстворное зеркало, которое, будучи поставленным на столик, образовывало в ансамбле с ним стилистически причудливое трюмо; за составным трюмо подолгу красилась, мазалась. Была и большая, поделённая на отсеки коробка с бумажными пакетиками экспериментальных красителей – Нелли их растворяла и смешивала в эмалированном тазике, окунала, сушила тряпочки-образцы, о, вскоре она изобрела-таки узорчатую окраску, прославившую её вскорости в богемных кругах – скручивала ткани узлами, перевязывала верёвками, чтобы оставались разводы, как на абстрактных полотнах. И ещё была в багаже растрескавшаяся палехская шкатулка с мелкой галантереей – пуговичками, крючочками, молниями, все эти богатства прикупались впрок на барахолке у Обводного канала. А ко второй неделе совместной жизни Нелли притащила откуда-то насаженный на палку упитанный торс портновского манекена, безголового, со штырём вместо шеи – такой возвышался когда-то за старым ножным «Зингером», на котором строчила Инна Петровна.