Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

Вечером все свободные от вахты в двух рессорных колясках отправились в гости к русским девушкам в деревню Куппен (это примерно в километре от нас). Бедняжки настолько отвыкли от родной речи, что то и дело сбиваются на немецкий, на котором разговаривают довольно бойко. Много порассказали они про свое существование в здешнем большом имении, принадлежащем некоей тощей и седой фрау. Хозяйка никогда не расставалась с черной отполированной клюкой, которой нещадно била девчат, если замечала кого во время рабочего дня, длившегося не менее двенадцати часов, не на указанном месте; если они лениво работали (а в этом она была твердо убеждена); если взгляд несчастной невольницы казался госпоже недостаточно почтительным или кто-нибудь, забывшись, смел заговорить по-русски — словом, била по всякому удобному поводу, а чаще всего — просто так. Но особенно озверела [533] эта карга, когда получила извещение о смерти на русском фронте ее сына — нацистского офицера.

Недавние рабыни не без злорадства поведали нам о том, как накануне бегства, пока спешно снаряжался внушительный обоз со всевозможным добром, она, патлатая, страшная, похожая на ведьму, все стояла на бугре, недалеко от господских покоев, обратясь лицом в ту сторону горизонта, где вспыхивали во все небо огненные зарницы и перекатывался тяжкий гул канонады, и потрясала своим посохом, зажатым в костлявом кулаке, и сыпала непонятными, страшными проклятиями. Январский студеный ветер яростно трепал на ней черную широкую накидку, взметывая вверх длинные полы, и тогда старуха становилась похожей на огромную летучую мышь-упыря из кошмарного сна, а визгливые выкрики — на колдовские заклинания... В голосе рассказчицы Ани послышалась еще не выветрившаяся из сознания жуть. Мы старались, как умели, развлечь девчат, смешили их, повествуя с юмором о своей военной жизни, опуская, конечно, самое страшное. Жаль, что не было с нами Радаева. Пели вместе наши песни без музыки. Новых песен полонянки не знали и просили записать слова.

Возвратились мы «домой» около полуночи, все быстро угомонились, а мне снова не спится. 3 февраля

Под мерный храп, гуляющий по комнате, переписываю в подаренную ребятами тетрадь последние стихи, затем принимаюсь за письма — тете Варе с Ниной в Завидово и своей загорской молчальнице. Спать лег часа в три, в расчете на то, что ночи еще длинные.

Утром рано прибыли две самоходки, присланные обязательным инженер-капитаном, но они тоже не смогли нас вытащить, так как сами давно уже просят капиталки.

Через час после их ухода приехал гвардии старшина Василий Кузнецов, командир ремонтного взвода и сам замечательный, сказать лучше — редкостный мастер своего дела. Он попросил у Дмитрия Яковлевича автоматчика Рубилкина для сопровождения и охраны и отправился на розыски машины Феди Рычкалова, которая словно в воду канула, а заодно и тракторов, что вытаскивают где-то из болот завязшие ИСУ-122 [534] какого-то полка, а потом будто бы должны прийти на помощь к нам.

Днем командир машины, наводчик и замковый, возвратившись из четырехчасовой разведки, сообщили, что видели в одном имении наших тыловиков. Немедленно делаем с заряжающим Семеновым марш-бросок в том направлении, но никого не обнаруживаем... Еще один день пропал. 4 февраля

В 22 часа явился усталый, с промокшими ногами Кузнецов. Он разыскал всех. Шевырев, оказывается, засел еще под Зольдау (Дзялдово по-польски), в двадцати метрах от польско-прусской границы. По словам командира ремвзвода, живет «как бог» у поляков, которые не знают, как ему угодить, и даже свою охрану выставляют у машины. Речкалов, командир ИСУ, и Темненко тоже чувствуют себя как дома. Не иначе — женились, как утверждает многоопытный гвардии старшина. Кормят ребят до отвала и при этом нередко «бимберу» подносят.

И наконец, главное: тракторы к нам должны прийти не те, на которые мы рассчитывали, а совсем другие, с передовой... Когда же, черт возьми, они приползут? Нет, не завидую Темненко и Феде Речкалову. И все-таки какие мы невезучие!

Ночью занимаюсь немецким языком: все равно не спится. 5 февраля

Сегодня у нас ночует ремонтник из 32-й гвардейской танковой бригады нашего 29-го танкового корпуса. За ужином сержант рассказал нам потешную историю об одном ИС-2 из их бригады.

Танк сумел днем скрытно подобраться по овражку к самой немецкой позиции возле какой-то деревни, но, очутившись на открытом месте, попал под сильный огонь ПТО. Фашисты, нервничая, буквально засыпали его снарядами. Не видя толком, откуда бьют, и сердито огрызаясь, ИС попятился назад, но, когда до спасительного оврага оставались считаные метры, от прямого попадания в борт заглох двигатель и никак не хотел заводиться. Экипаж оставил машину и укрылся рядом, в том овражке. Немцы, решив, что танк выведен из строя основательно, перестали стрелять по нему. [535]

Оправившись от испуга, механик-водитель с кем-то из экипажа на животе подползли к своей машине, осмотрелись и юркнули друг за другом в люк. Видимо, неприятельский наблюдатель заметил, как люк на башне поднялся и опустился, и орудия снова ударили по танку. Однако или калибр у пушек был маловат, или немецким артиллеристам очень неудобно было стрелять по покатому лбу ИСа, стоящего в низинке, как пушкари ни трудились, пробоины ни одной так и не сделали. Болванки только искры высекали из брони. Двое танкистов, не выдержав этой адской молотьбы, совершенно обалдевшие от грохота и звона, кое-как выбрались через люк-лаз и уползли обратно.

Дождавшись темноты, снова отправились на машину, теперь уже все четверо. Отвинчивая надмоторную крышку, загремели нечаянно ключом — немцы посветили ракетой и опять обстреляли невезучий ИС. Били метко, и экипаж вновь «эвакуировался».

О его «страданиях» узнали товарищи с других машин, и той же ночью произошел крупный разговор с оробевшим экипажем. Пристыженные, вернулись ребята под прикрытием автоматчиков (ночь все-таки) к своему танку, отыскали, не обращая внимания на обстрел, и устранили неисправность, после чего ИС, немного сдав назад, скрылся наконец в спасительной складке местности, а затем и присоединился к своей роте. При свете наступившего дня любопытные ахнули, насчитав на броне машины двадцать одну вмятину от болванок. Вот это грудь! Ремонтник расписывал злоключения танкового экипажа с уморительными, как ему казалось, подробностями — все много смеялись. Слушая со своего ложа вошедшего в раж рассказчика, молча злюсь: а что бы он сам запел, доведись ему попасть в подобную переделку? 9 февраля

В первой половине дня прибыли долгожданные спасители-эвакуаторы, и после совместной восьмичасовой напряженной работы мы были все-таки вытащены! Для этого понадобился известный набор: самоходка-«мертвяк», упершаяся лбом в переднюю стенку капонира, мощный трактор с «жучкой», то есть лебедкой, и метров двести (!) троса с полиспастом в четыре блока. И из-за такой, казалось бы, малости [536] так долго «загорать» в какой-то дрянной осушительной канаве!

Завелся мой двигатель замечательно: очень правильно пожертвовал я антифризом, слив его вовремя, как только кончился газойль и нечем стало прогревать мотор. Машина ожила! Наконец-то можно залезть под нее. Срочно жаркий костер ей под стальное брюхо, чтобы оттаяли тяги, примерзшие к днищу. Ребята, даже автоматчики, с удовольствием чистят, всячески охаживают самоходку — наш дом родной среди чужой земли. Нет, она, пожалуй, для нас для всех гораздо больше значит, чем просто дом... Вот уже рычаги и педали свободно ходить начали. Решаюсь наконец потихоньку двинуться к «оккупированному» нами коттеджику, но через какой-то десяток метров машина «разулась»: лопнул-таки пудовый стальной трак, изувеченный при вытаскивании тем самым зловредным бревном-топляком, которое не позволяло самоходке сдвинуться с места. С воодушевлением (о счастье избавления!) натягиваем свалившуюся гусеницу, но уже сползла в низину темнота, и мы с командиром не решились вести машину по коварному полю, а оставили ее, готовую к маршу, на месте до света.

Труды праведные дружно отпраздновали за ужином. Торжество получилось многолюдным и радостно-шумным. Кроме нас восьмерых за столом были командир и механик старой ИСУ, механик с тридцатьчетверки, тракторист с помощником и шофер нашего эргэовского «Студебеккера» Духанин, привезший нашему экипажу мяса и спирту. И то и другое пришлось очень кстати.

Палыч с Марченко, откомандированные Дмитрием Яковлевичем на хозяйственный фронт, как только машина наша вылезла из канавы, конечно, не управились бы вовремя, но старшина проявил находчивость и распорядительность и спешно мобилизовал на кухню двух из трех немок, живущих в другой половине дома. Они со знанием дела наготовили гору вкуснейших котлет, и на это давным-давно не виданное яство после долгой возни на морозе все мы набросились с энтузиазмом превеликим, не забыв угостить и хозяек. Пир шел горой. Незаметным образом в центре общего внимания оказался Иван Духанин, многоопытный, видавший виды шофер, человек лет под сорок. Он рассказал о нашем «драпе» из Эльбинга 26 января и о том, как ему, Ивану, пришлось тогда своими собственными руками переметать под безбожно буксующие колеса двухместного [537] студа все хромовые кожи, которыми был доверху загружен кузов. Кожами предприимчивый шофер запасся, по его словам, на открытом настежь складе какого-то кожевенного завода.