Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Я отправил Мору письмо, напрашиваясь в Челси для совместного наблюдения лунного затмения. «Ибо никто нынче при дворе не разделяет моего увлечения, — искренне (как мне казалось) написал я, — и мне некого пригласить для испытаний новых зрительных приборов, чьи возможности наверняка удивят вас. Я покажу их вам. Также я привезу из Гринвича старую астролябию». Помнит ли он ее?

Я смирил гордость, но не пожалел об этом. Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы Мор понял грозящую ему опасность и откликнулся на предложенную мной помощь.

Разумеется, он ответил, что польщен возможностью наблюдать вместе со мной скорое затмение. Его вычисления (то есть он давно все вычислил, но ему в голову не пришло бы позвать меня) показали, что затмение начнется вечером, после одиннадцати часов, а закончится после часа ночи. Он будет счастлив, если я окажу ему честь, приехав пораньше к ужину и вечернему богослужению, и заночую в его доме.

Холодным днем в конце апреля я отправился к Мору. Благодаря усилиям гребцов королевский баркас быстро поднялся по Темзе до Челси. Медные почки прибрежных ив еще только набухали, но некоторые смелые деревца начали разворачивать юные листочки. Издали казалось, что их окутала дымка цвета патины. Берега покрылись пронзительно-яркой травой. Первыми после зимней спячки всегда просыпаются травы, и их зелень режет глаз.

Мы преодолели речную излучину, и вдали показался едва выступавший из воды причал. Никто не поддерживал его в надлежащем порядке, не говоря уж о том, чтобы заняться перестройкой для удобной швартовки крупных судов. Давно нуждавшиеся в замене доски покоробились и прогнулись, и вся конструкция сильно раскачивалась под моей тяжестью.

На берегу у ворот, привалившись к калитке, меня ждал Мор. Как он изменился! Стал серым и невзрачным, будто городской воробей. Похоже, жизнь потрепала его не меньше, чем время подгнившие доски пристани.

— Томас! — приветливо воскликнул я, стараясь скрыть удивление, вызванное его неказистым видом. — Я с нетерпением ждал наступления сего знаменательного дня! Нынче мы поймаем на крючок саму госпожу Луну.

И я показал на слуг, тащивших крепкий сундучок с набором драгоценных оптических стекол и завернутую в бархат астролябию. Мор с жаром пожал мою протянутую руку.

— Я сердечно рад визиту вашей милости.

Он открыл калитку и склонился в низком поклоне. Я решительно приблизился и крепко обнял его. Мор не оказал сопротивления. Шагая бок о бок по дорожке, мы направились к его дому.

В прохладных вечерних сумерках все вокруг выглядело тихим и спокойным. В отличие от того счастливого, праздного летнего дня (моего единственного незваного визита) сегодня во дворе не было ни суетившихся слуг, ни шумно игравших детей. Пчелы еще не проснулись от зимней спячки, и даже коз еще, видимо, не начали выпускать на травку.

— Мои дети обзавелись семьями, — пояснил он, словно прочтя мои мысли, — выросли и разлетелись из родительского гнезда. Элизабет вышла замуж за Уильяма Донси, а Сесили — за Джайлса Херона. Моего отца мы недавно похоронили. На моей юной подопечной Маргарет Гиггс женился Джон Клемент, раньше служивший у меня. И мы с госпожой Алисой остались в полном одиночестве. Все произошло гораздо скорее, чем я думал.

— А ваша Маргарет? — вспомнил я о смышленой и жизнерадостной дочери Мора.

— Она вышла за Уилла Ропера, — сообщил он. — Очередной законовед. Они просто осаждают нашу семью. Для разнообразия было бы лучше породниться с фермером или золотых дел мастером.

— В вашей семье также имелись лорд-канцлер и член парламента, — невольно вырвалось у меня.

— Против трех поколений правоведов, — сказал он, не заметив моей насмешки. — Но сегодня вечером в нашей уединенной обители будет не так уж тихо и пустынно. Я пригласил в гости Маргарет и Уилла. А вот и Алиса! — Он показал на появившуюся в дверях приземистую женщину.

Если Мор напоминал воробья, то его жена походила на крупную хищную птицу вроде сарыча. Со времени нашей встречи она располнела, ее фигура стала рыхлой, как осевший, плохо пропеченный пудинг. Глаза смотрели мрачно.

— Ваша милость.

Сколько горечи в ее словах!

Я вошел в зимнюю гостиную и замер в потрясении. В ней почти не осталось мебели, стены лишились гобеленов, в камине не горел огонь.

«И за это мы должны благодарить вас!» — всем своим видом говорила госпожа Алиса. Но кого, собственно, она могла обвинить? Меня — за незаконный брак с Екатериной? Или своего мужа — за то, что проявил непокорность, отказался от должности и удалился от двора, не желая участвовать в «великом королевском деле»? Как будто оно не касалось его!

Надо признать, что Мор никогда не искал объяснений или оправданий своей нынешней бедности. Казалось, он считал плачевные изменения своей жизни столь же естественными, как приход весны.

— Ради столь дорогого и почетного гостя мы вправе отдать на заклание несколько упитанных бревнышек, — пошутил он и крикнул, чтобы растопили камин.

Я не заметил, чтобы кто-то засуетился, выполняя приказ хозяина. Дрова вскоре принесли Маргарет и ее муж. Одетые в простые старые платья, они ловко разожгли камин — видать, им частенько приходилось делать это. Весело переговариваясь между собой, они быстро уложили поленья, и послушное пламя живо занялось.

Я устроился на стуле перед огнем, и единственная служанка, оставшаяся в доме Мора, принесла нам приправленного пряностями вина. Кубки подали деревянные. Только тогда я заметил, что в гостиной нет ни серебряной, ни оловянной посуды, ни буфетов для нее.

Как Мору хватило смелости принимать короля в таком убогом жилище, причем с той же самоуверенной гордостью, с какой привечал меня когда-то Уолси в Хэмптон-корте?

На самом деле я не видел Томаса Мора почти два года. Покинув двор, он занимался исключительно творчеством, строчил бесконечные религиозные сочинения типа длиннющего двухтомного трактата «Опровержение ответа Тиндейла»[86] и общался только с гуманистами и иноземными учеными. Их узкий круг в Англии успел изрядно поредеть — отчасти по причине смерти, но в большинстве своем из-за политических осложнений. Эразм, лишившись по воле императора должности в университете, скитался на чужбине. Вивес и Маунтджой, став приверженцами Екатерины, тоже попали в опалу. Крайне жаль, что эти мыслители увлеклись преходящими политическими распрями. Лучше бы они занимались древними римлянами и греками.

Мор заметно постарел. Хотя и я не стал моложе… Одевался он крайне бедно и не носил украшений, способных отвлечь взгляд от печальных примет возраста, поэтому не мог скрывать их так успешно, как я. (Драгоценности — преданные слуги. Они отлично исполняют широкий круг задач.) Как предписывала учтивость, я поинтересовался его здоровьем. Он ответил, что зимой его постоянно беспокоил кашель, но грядущая теплая весна, как он полагает, принесет облегчение.

Вполне здравая беседа, обмен любезностями. Однако они казались хуже горячей дискуссии, хуже проклятий, поскольку не затрагивали важных вопросов и невысказанное довлело над нами. Замалчивание серьезных тем и напряженные паузы, коими был полон наш разговор, представлялись мне чудовищной ошибкой. И однако я не спешил исправить ее.

— До меня дошли известия о вашем «Опровержении» и его тонких умозаключениях, — сказал я.

— Господь дал мне возможность полностью посвятить себя этому труду, — ответил он. — Иначе я так и не смог бы завершить его.

Пламя в камине шипело и потрескивало, порой рассыпая снопы искр, словно пыталось внести свою благотворную лепту, отвлекая наше внимание и сглаживая неловкие паузы.

— Занимаетесь ли вы астрономическими исследованиями? — спросил я. — Небо тут открытое, звезды видны хорошо.

— Да. Правда, к сожалению, теперь я пользуюсь лишь самодельными приборами. Увы, ваш подарок тысяча пятьсот десятого года пришлось продать минувшей зимой, чтобы купить свечи. Мне не хватает его.

Он запомнил даже год; я был польщен и до смешного тронут. Значит, Мору будет трудно расстаться и с астролябией? И мой нынешний приезд с новыми игрушками… является, в сущности, благодеянием, а не наказанием? Я же могу подарить их ему. Мое сердце преисполнилось доброжелательности и щедрости.

Но язык мой точно налился свинцом, паузы затягивались. И я с облегчением вздохнул, когда был объявлен ужин и мы приступили к умиротворяющей трапезе. Надеюсь, когда опустеют наши тарелки, мы перейдем к непринужденной легкой беседе.

— Ваше величество, не соизволите ли вы благословить наш стол и направить нас в молитве? — любезно предложил мне Мор.

Он признал ниспосланное мне Господом духовное водительство! Что же еще могло означать сие предложение? Как же тактичен и умен Мор. Пожалуй, вечер обещает быть приятным.