Реликтовая популяция. Книга 1 - Виктор Васильевич Ананишнов

При виде такого числа трупов людей не то что говорить, но и думать о чём-либо не хотелось, потому мельтешение Харана было не по душе дурбу.

– За ним будущее в этой войне, – сдержанно, почувствовав неприязнь к себе со стороны дурба, ответил Харан. – Поверь мне, Свим. Агреты до сегодняшнего дня строго, я бы сказал, жестоко запрещены во всех странах мира, как варварское оружие, и преданы забвению. Надо сказать, наш Теском давно приглядывался к нему, к стрелковому оружию, мотивируя свой интерес возникновению из года в год большего числа банд и воинственных гуртов путров. Сейчас оно у нас вырвалось на волю. Ненадолго, надеюсь. Но прикинь. Нет Тескома, нет власти, нет закона в нашей бандеке. Ты же видел, сами тескомовцы воспользовались доступностью этого оружия. А в музее, скажу, хранилось несколько сот образцов агретов. Боюсь, что их пустят в дело не только крины Тескома.

– Все они, как и этот арбалет, благополучно выйдут из строя, – не соглашался Свим. – Какой в них прок?

Харан покусал верхнюю губу.

– Да, это так. Многое выйдет из строя. Две трети или три четверти. Но многое и останется. И потом, зная, как оно устроено, разве нельзя изготовить новое? Кто теперь, пока Теском занят своими делами, сможет проследить и наказать за самоделку?

– Тут ты прав, – скучно согласился Свим, ощущая холодок, коснувшийся его спины.

Харан говорил правду и очень убедительно, но всё-таки не хотелось ему верить. Как было бы хорошо, если он ошибается в своих прогнозах!

Арбалет нашёлся под телом убитого арбалетчика, немолодого уже тескомовца, из-под шлема торчала прядь седых волос. Убит он был колющим ударом в горло. Рядом с ним валялись два болта – всё снаряжение для стрельбы. Не порвись струна, убил бы или ранил он ещё одного-двух противников – и всё! После чего арбалет всё равно оказался бы бесполезной игрушкой перед мелероновым мечом.

Харан сноровисто, со знанием дела, проверил работу механизмов орудия, высвободил порванную струну.

Свим лишь искоса посмотрел на его уверенные движения и промолчал.

У убитых для Харана нашёлся удобный заплечный мешок, а чуть позже – меч по руке. Немного повозившись с креплениями, он снял с одного погибшего меленрай и умело натянул на себя, вызвав усмешку у Свима.

– Ничего, – бодрился Харан, двигая плечами, – привыкну. Когда-то же носил, и было в пору.

– Нет уж, – отмахнулся Свим. – В нём как в тисках, тут жмёт, здесь давит, тяжесть лишняя, хотя и немного, да мне приходится слишком много ходить. Носил бы его, ноги у меня до колен давно стоптанными были бы. И потом, лето наступает. Жарко в нём.

– Стерплю, – неуверенно пробормотал Харан, затягивая ремни крепления брони.

Северяне пришли с трёхдневным запасом еды, у южан все припасы практически закончились. Ни тем, ни другим они были теперь не нужны, и команда Свима воспользовалась продуктами, чтобы пополнить свои заплечные мешки. Едоков прибавилось.

После долгих уговоров, Клоуда согласилась надеть подходящие для неё кубры, чтобы прикрыть израненные в дороге ноги, и присмотреть куртку. На последнем Свим не настаивал – ночи становились теплее, и вскоре куртки начнут им мешать, а до Примето ещё далеко, где их можно будет оставить до осени.

Казалось бы, всё, и давно отсюда надо было уходить. Это понимали все, однако убитые тескомовцы словно не отпускали их от себя.

– Их бы следовало похоронить, – выразила общую мысль Клоуда. – Но как?

– Вот именно, как? – Свим с остервенением дёргал себя за щетину. Такого количества мёртвых людей он никогда не видел.

Тридцать два человека всего две-три праузы тому назад были живыми, а теперь их останки разбросаны по всему полю перед рощицей. Недавняя радость оттого, что тескомовцы оставили его команду в покое и занялись дракой между собой, увяла перед лицом смерти стольких бойцов.

Для похорон надо было выкопать громадную могилу, а у них кроме мечей ничего не было, да и сколько это займёт времени?

Как ни тяжело было людям оставлять не погребенными тела тескомовцев на растерзание диким, они всё-таки уходили. Единственное, что ими было сделано – собрать и положить тескомовцев всех вместе. Понять же, кто из них пришёл с юга, а кто с севера, было невозможно, потому предложение Ф”ента разделить их по принадлежности к той или другой группе тескомовцев, люди отвергли сразу.

– Невесёлое место, – вместо траурной речи произнёс Свим и посмотрел в небо, будто призывая его в свидетели.

– Им всё равно, – добавил Харан.

– Люди… Они друг друга не жалеют, – сказал торн и осветился прозрачной аурой вокруг головы.

Клоуда плакала.

Камрат, насупившись, смотрел себе под ноги. Он сегодня насмотрелся смертей досыта. Да, за неполных полтора десятка дней ему пришлось повидать немало убитых людей и выродков. Но во всех тех предыдущих случаях был какой-то смысл, как ему, во всяком случае, представлялось. А произошедшее здесь Камрат не то чтобы не понимал или осуждал, но сама бойня с практическим уничтожением всех и с обеих сторон, когда не оказалось победителей, а только побеждённые, не укладывалась ни в какие его представления.

Мальчик смотрел себе под ноги, чтобы не видеть обезображенные лица убитых, так как лицо чаще всего оказывалось тем уязвимым местом, в которое можно было поразить противника, одетого в меленрай. Ему хотелось быстрее уйти отсюда, и он не понимал взрослых, почему они оттягивают время выхода, а стоят над трупами и о чём-то говорят и говорят…

Они уходили, не оглядываясь, как будто оставленные мертвецы пристально всматриваются в их спины и тем самым подгоняют уйти от них как можно дальше и быстрее.

Через две праузы Харан попросил остановиться. Он так устал в тяжелой для него броне, что решил с ней расстаться.

– Во мне сил убавилось вдвое, – объяснил он, стягивая меленрай. – Ты был прав, Свим. Без него так легко и свободно. Не взлететь бы. Только жаль его оставлять.

– Так неси с собой, – посоветовал, улыбаясь, Свим.

– Давай я понесу, – вызвался торн.

– Э, нет, друзья! Никого обременять я не собираюсь. – Харан аккуратно сложил доспехи. Огляделся. С сожалением сказал: – Запомнить бы место, где я его оставляю. Да ориентиров здесь никаких нет. Жаль…

– Люди… – произнёс любимое словечко Сестерций, только на этот раз было не ясно: осуждает он действия Харана или одобряет.

Время в дороге тянется, ходьба утомляет, каждый шаг оставляет свой след, снижая упругость мышц, утяжеляя заплечный мешок, убивая желание о чём-либо говорить и даже думать. Потом как бы вдруг оказывается, что время, хотя и противостояло каждому движению путника вперёд, на месте тоже не стояло, а стремительно неслось. Солнце совсем недавно грело плечи, но вот оно уже бьёт в глаза и мешает разглядеть перспективу впереди. Появились длинные тени от деревьев и самих ходоков. Наступал тот момент, когда уже следовало