Полет сокола - Уилбур Смит

Страх исчез из глаз девушки, в них загорелись золотистые огоньки, как солнечные лучи в чаше с медом.

— Я посланник короля и требую права дороги, — промолвил Ганданг и коснулся ее плеча. Джуба вздрогнула, по коже поползли мурашки.

«Право дороги» — обычай, пришедший с южного побережья, с древней родины матабеле. Такого права Сензангахона потребовал от Нанди — «Сладостной», но Сензангахона не чтил закона и проник под запретный покров. Вследствие этого проступка у него родился незаконный сын Чака, «Червь в животе», будущий король зулусов и бич этой страны, тот самый Чака, от тирании которого увел свое племя на север вождь Мзиликази.

— Я верная служанка короля, — робко ответила Джуба, — и не могу отказаться утешить того, кто следует по дороге с королевским поручением.

Она улыбнулась ему — улыбкой не бесстыдной, не вызывающей, а ласковой, доверчивой и полной восхищения. Сердце молодого воина сжалось.

Воин был с ней ласков, очень ласков, так спокоен и терпелив, что девушке самой не терпелось оказать ему услугу, о которой он просил. Она желала этого так же сильно, как и он. Ганданг показал ей, как сделать гнездо для него между скрещенными бедрами, и Джуба легко откликнулась на его прикосновения, но отчего‑то у нее перехватило дыхание, и она не смогла ответить ему.

Он был в ее гнезде, и она чувствовала, как сердце и все тело переполняет странное незнакомое беспокойство. Девушка пыталась пошевелиться, высвободить плотно сжатые бедра и раскрыть их для него, пыталась впустить его в себя. Она не могла больше выносить это сухое, дразнящее трение его тела о внутреннюю поверхность бедер. Ей хотелось ощутить, как мужчина погружается в теплую зовущую влагу, которую она дарит ему, ощутить, как он скользнет глубоко внутрь ее тела. Но уважение к обычаям и законам было в нем столь же сильно, как его мускулистое тело. Ганданг держал ее, не выпуская, и вдруг Джуба почувствовала, что его объятия ослабли — на белый песок мощной струей брызнуло семя. В этот миг девушку охватила такая горечь, что она едва не расплакалась.

Индуна не выпускал девушку из объятий, его грудь вздымалась, по темной гладкой спине и жилистой шее блестящими ручейками стекал пот. Джуба приникла к нему и крепко обняла обеими руками, положив голову на плечо. Никто из них не произнес ни слова.

— Ты нежная и прекрасная, как первая ночь новой луны, — после долгого молчания прошептал Ганданг.

— А ты черный и сильный, как бык на празднике чавала.

Джуба воспользовалась сравнением, наиболее почетным для матабеле. Бык был символом богатства и мужественности, а для праздника чавала избирался лучший бык из королевских стад.

— Ты будешь одной из многих жен! — ужаснулась Робин.

— Да, — согласилась Джуба. — Самой первой — другие будут почитать меня.

— Я заберу тебя с собой, научу очень многому и покажу великие чудеса.

— Я уже видела величайшее из чудес.

— Ты всю жизнь будешь только вынашивать детей.

Джуба кивнула со счастливым видом.

— Если повезет, я принесу ему сотню сыновей.

— Мне будет не хватать тебя.

— Ты моя мать, Номуса, и я бы ни за что на свете не покинула тебя ни ради кого — кроме одного человека.

— Он хочет подарить мне коров.

— Моя семья погибла, ты теперь моя мать, — пояснила Джуба. — Это плата за невесту.

— Я не могу принять плату, ты не рабыня!

— Тогда ты унизишь меня. Я из рода Занзи, и Ганданг говорит, что я самая красивая женщина в стране матабеле. Ты должна назначить лобола в сто голов скота.

Робин велела позвать индуну.

— Плата за свадьбу — сто голов скота, — сурово произнесла она.

— Ты продешевила, — надменно ответил Ганданг. — Джуба стоит во много раз больше.

— Держи скот в своем краале до моего возвращения, — продолжала Робин. — Хорошо ухаживай за ним и следи, чтобы стадо приумножалось.

— Все будет, как ты скажешь, амекази.

На сей раз Робин не могла не улыбнуться в ответ — в улыбке индуны больше не сквозило насмешки, его зубы сверкали белизной, и он был, как и сказала Джуба, по‑настоящему красив.

— Береги ее, Ганданг.

Робин обняла и расцеловала подругу — их слезы смешались. Не оглядываясь, Джуба поспешила за высокой стройной фигурой молодого индуны. На голове девушки возвышался узел с пожитками, ее ягодицы под короткой бисерной юбочкой весело подскакивали.

Жених и невеста поднялись на холм и скрылись за перевалом.

Дорога гиен уходила в горы, в туманные безлюдные долины, поросшие вереском и усеянные серыми камнями причудливых очертаний. Она шла мимо частоколов и бараков для невольников, о которых рассказывала Джуба, мимо рынков, где белые и черные вели отвратительный торг человеческими жизнями, где невольники меняли деревянное ярмо на кандалы и цепи. Однако сейчас бараки пустовали, тростниковые крыши просели и обвисли неопрятными лохмотьями, над прогнившими частоколами витал тошнотворный дух неволи. Робин велела поджечь бараки — ничем другим она помочь не могла.

Миновав покрытые туманом горы, дорога спустилась в темные ущелья и наконец вывела на болотистую прибрежную низменность. Тяжелое пасмурное небо давило удушливой жарой, уродливые баобабы вздымали вверх скрученные артритом ветви, как увечные паломники перед исцеляющей святыней.

Здесь путешественников и застали дожди. На переправе через реку поток унес троих; еще четверо, включая одного из готтентотов, умерли от лихорадки, первый приступ болезни свалил и саму Робин. Трясясь от озноба, в лихорадочном бреду она скользила и спотыкалась в грязи, сквозь которую прорастала трава. Зловонные миазмы поднимались из затопленных до краев болот и серебристыми призраками зависали над ядовито‑зелеными полянами меж зарослей чахлых «малярийных» деревьев.

Лихорадка и тяготы последних переходов ослабили людей, которым оставался самое большее день пути от португальского побережья, где можно было рассчитывать на покровительство христианского короля и правительства цивилизованной страны. В последнюю ночь готтентотские часовые задремали возле тлеющего сторожевого костра, сложенного из сырых дров. Там их и настигла смерть: острые ножи перерезали глотки от уха до уха, не дав даже вскрикнуть.

Робин проснулась от того, что ей грубо заломили руки — в поясницу уперлось твердое колено, на запястьях холодно лязгнули стальные наручники. Ее рывком поставили на ноги и выволокли из дырявой промокшей хижины, наспех сооруженной у обочины Дороги гиен.

Накануне вечером, истерзанная лихорадкой, Робин смертельно устала и уснула не раздеваясь и сейчас была в мятой фланелевой рубашке и заляпанных грязью молескиновых брюках. Она даже не сняла матерчатую шапочку, прикрывавшую волосы, и в темноте нападавшие не поняли, что перед ними женщина. Робин приковали к общей цепи вместе с носильщиками и готтентотами. Цепь не оставляла сомнений в том, кто взял их в плен. В сумрачном утреннем свете оказалось, что работорговцы, в основном полукровки и черные, одеты в обноски европейской одежды и вооружены современным оружием.